Баба Шура навострила уши. Все верно, прямо над головой неистово топали и орали. Второй раз за двое суток!
Вообще-то, жаловаться на соседей сверху было бы грехом, обычно они вели себя тихо. Но бабе Шуре эти ребята попросту не нравились: приехали незнамо откуда и тут же купили себе двухкомнатную квартиру – легко, будто это ничего не значит. А ведь полвека назад бабке было примерно столько же, сколько им сейчас – и что? Пара квадратных метров в задрипанном общежитии. Это уж потом, ближе к пенсии, деду повезло, умаслил кого-то в руководстве завода, выклянчил новостройку. Вот так оно и должно быть: потрудишься пару десятилетий на благо общества – тогда и думай о личном комфорте. А у этих верхних еще молоко на губах не обсохло – и гляди ты, собственная квартира! Даже не однушка.
А как они разговаривают? Одно только слово – «Здрасьте!» – и больше ничего. О здоровье не справятся, помощи не предложат. Разве ж это дело? Сложно им, что ли, старушку уважить? «Как Ваши суставы, баба Шура? Не ноют нынче?» Да они, поди, ни одного соседа по имени-то и не знают. Вот предыдущие жильцы никогда не отмалчивались, хорошие были люди, приличные. Иногда, правда, выпивали сверх меры – но это нормально, со всеми случается. Зато дверей не запирали и гостей принимали охотно. Бабка, бывало, захаживала к ним за солью – не по необходимости, а так, общения ради. Одалживала им денег до получки – отчего не одолжить? А потом они куда-то съехали и жилплощадь свою продали; так и вышло, что на их месте обосновалась неприветливая мелюзга.
– Слышишь, дед? – проворчала баба Шура, отмеряя половником жиденький бульон. – Опять наверху собачатся. Авось поубивают там друг друга наконец.
– Да что ты такое несешь, дура старая? – огрызнулся на нее старик. – Нельзя такие вещи говорить, беду накликаешь. – Аккуратно отрезав немалый ломоть от буханки черного хлеба, он отложил нож и прислушался. – Все тебе, бабка, мерещится: ни слова, ни писка.
– Это потому что ты глухой!.. Хотя сейчас вот действительно умолкли.
– Поганая ты тетка, Шура. Невзлюбила ребятишек – и гнобишь теперь из-за каждого шороха. Можно подумать, они тебе житья не дают. Ну покуролесили разок. Девочка там – сущий ангелочек. Да и юноша…
– Этот юноша, – баба Шура театрально хмыкнула, – послал меня на три буквы и глазом не моргнул. Я ж тебе рассказывала.
– Послал – значит, было за что. Ты ему, никак, под руку гундела, он и сорвался.
– И ничего я не гундела, – пробормотала бабка, но от дальнейших комментариев воздержалась. Тяжело опустившись на табурет, она неловко поерзала, дабы привести в порядок подол домашнего платья, и молча приступила к еде.
– Завтра на рыбалку пойду, – спустя минуту проговорил дед. – Василь Петровичу позвонить надо, он тоже собирался.
– Куда вы в такую стужу-то? Дома сидите. Для кого по телевизору биатлон показывают?
– Сама смотри свой биатлон, – отмахнулся старик. – Я лучше на свежем воздухе побуду. А в коробке загнить – еще успеется.
«Надо же надышаться перед смертью», – про себя добавил он и едва заметно улыбнулся. Потом живо представил себе мостик через обледенелую протоку – и улыбнулся шире. По-хорошему удочки можно было и не брать.
Наверху завопили – горько, истошно.
– Хосссспаде, – старушка вскочила из-за стола и небрежно перекрестилась. – Ну что же такое творится?.. Погляжу-ка.
Дед безразлично повел головой: ни останавливать Шуру, ни тем более составлять ей компанию ему совсем не хотелось. Бабка суетливо скинула тапки, влезла в поношенные зимние сапоги и, скрежетнув дверной ручкой, вылетела в подъезд.
