Василиса
— Васька, ты спишь? - шепот за спиной лишает меня возможности
пошевелиться.
Нужно замереть, лежать тихо, как мышка. Стараюсь выровнять
дыхание, чтобы грудная клетка не ходила ходуном, а плечи не
дрожали. Изо всех сил жмурюсь, стискиваю губы, до боли прикусываю
щеки. Сердце бьется о ребра, как у загнанного зверя, медленно
втягиваю носом прохладный воздух и так же медленно его
выпускаю.
Только бы не зашевелиться, только бы не зашевелиться!
От каждого нового шороха обрывается моя душа, чувствую во рту
солоноватый привкус, слегка разжимаю челюсть, на этот раз прикусила
слишком сильно, теперь во рту останется новая отметина, которая
будет долго заживать. До жути хочется двинуться или почесаться, но
нельзя.
Копошение, шорох ткани. Сердце превращается в маленький комок,
прячется куда-то между ребер, спина гудит, словно меня отходили
плетьми.
Только не слушай! Не слушай!
Жмурюсь еще крепче, в глазах стоит цветастая пелена, как будто
отражается разлитый в луже бензин. Скрип половицы, и дыхание сразу
замирает, слышу, как бьется мое маленькое сердце, оно стучит так
сильно, что мне кажется этот звук слышу не только я, он накрывает
меня эхом и заставляет сжаться еще сильней. Деревянный пол
пружинит, шарканье медленных шагов становится все ближе и ближе, я
всё таки не выдерживаю и дергаюсь, втягиваю голову в плечи и
сворачиваюсь в клубок, а потом проваливаюсь в темноту, будто на
бешеной скорости лечу вниз по туннелю.
Открываю глаза и резко сажусь на кровати. Вокруг полная темнота.
Как же так? Я же оставляла фонарик включенным! Пока дыхание бешено
шарашит, а тело бьется в испуге, быстро шарю рукой по стене, нахожу
кабель и тяну на себя.
Да чтоб ты провалился! А ты и провалился…
Разворачиваюсь, цепляюсь пальцами за панцирную сетку,
наклоняюсь, смотрю на тусклый свет под кроватью и чертыхаюсь, опять
телефон упал в щель у стены, оставив меня без света, наедине с
моими кошмарами. Однажды у меня будет полноценный ночник и тогда ко
мне не проберется ни один кошмар!
Спускаю на холодный пол босые ноги, приседаю и тянусь к своей
пропаже сквозь мелкий мусор и крошки. Иди-ка сюда!
Долго лежу, пытаюсь отвлечь себя мыслями, но не получается.
Сердце так и бьется, как шальное, хотя теперь телефон лежит прямо
около меня и неплохо освещает комнату. Чтобы успокоиться смотрю на
три точно такие же кровати, на которых мирно посапывают девчонки.
Иванова, конечно, лохудра! Ну я ей завтра устрою взбучку! Вижу, как
из под ее подушки виднеются пустые фантики от шоколадных конфет. А
говорила, что на мели! Показываю ей язык и перевожу взгляд к
окошку, в нашей комнате совсем холодно, поэтому прячу нос под
одеяло. Уже светает, сегодня снова будет пасмурно, поэтому
солнечные лучи не бьют в окно, а превращают небо из темно-серого в
светло-серое. Ну здравствуй, новый день! Что ты приготовил мне
сегодня?
Быстрым темпом несусь по коридору, широко размахивая руками, смотрю
под ноги и улыбаюсь своим носкам, один ярко оранжевый, второй
розовый и чуть короче, они так забавно выглядывают из под
черно-былых прорезиненных кед, что ловлю на себе кучу взглядов. Ну
а что? Я виновата, что носки постоянно куда-то деваются? Что мне
сделать, если из чистых нашлись только эти два несчастных бедолаги
без пары? Я же их не печатаю!
- Чумакова, ты куда так летишь? Сейчас кого-нибудь собьешь!
Галина Ивановна притормаживает меня за рукав старой олимпийки. К
ней жмется заплаканная девчонка, совсем мелкая, лет восемь- девять
на вид. Новенькая. Какой маленький, бедный мышонок, с синяками под
глазами. От беглого взгляда на нее, настроение из дурковатого сразу
превращается в тоскливое, на мгновенье свожу брови, но быстро
возвращаю их назад, пока никто не заметил.
