Наша семья – cемья Колтонов – слыла странной. Пока я была маленькой и каждый вечер вприпрыжку спешила с папой к реке, то не задумывалась об этом. Брала с собой соль, а Томми устраивался на крыльце с ружьем на коленях и внимательно следил за темнеющей кромкой леса. Но все изменилось, когда мне исполнилось шесть, – тогда я и рассказала папе про огоньки.
– Красивые, правда? – однажды спросила я и помахала голубому светящемуся шарику, гладкому на вид, будто бы шелковому, – он подпрыгивал и кружился на ветру.
Томми и папа переглянулись. Взгляд у брата стал многозначительным, сразу почувствовалось, что он на девять лет старше меня и знает об этом мире гораздо больше. После того дня Томми не отходил от нас ни на шаг во время вечерних прогулок, а дуло его ружья, заряженного стальными пулями, отныне всегда грозно смотрело в сторону реки.
Но это было в порядке вещей – все равно что пойти в церковь в воскресенье или выпить чашечку кофе с утра. В нашей семье царили любовь и мир, мы жили дружно, точно три горошинки в одном счастливом стручке, и ничем не отличались от других трудяг-фермеров, возделывавших свои поля близ городка Фэйрвиль, штат Джорджия, истых христиан, как и все местные. Вот только мы не ходили в церковь и не прославляли Господа, а оставались верны своим традициям. Своим ритуалам. Как-то раз я спросила папу, почему мы не поем молитвы Богу, как все остальные.
– Потому что за нами придет не Господь, – ответил он, – а дьявол.
Я не сомневалась в его словах. Когда твой папа говорит тебе подобное, да и вообще хоть что-то рассказывает, ты не думаешь: «А не лукавит ли он, часом?» – а просто ловишь каждое слово. По вечерам я ходила с ним к реке. Когда в небе появлялась сверкающая луна, а цикады затягивали в траве свои кантаты, я тихонько бормотала начало папиной песни: Мы спускаемся к реке, к озеру да к болоту…
Я делала на земле круг из соли. Папа завершал ритуал. К ясеню да к туману полночному…
Так мы и продолжали. Мы плясали, молились, сыпали соль вдоль рек, окружавших нашу землю. У Томми были при себе стальные пули, а у меня на шее висел железный крест. Здесь, на нашей земле, защищенной нашей собственной литургией и знанием, которое нам передал папа, бояться было нечего. А знание это таилось в песне, которую мы пели. Папа сочинил ее сам.
В то лето, когда мне исполнилось восемь, я попыталась разузнать, почему мы каждый раз ее поем. Мы втроем сидели на крыльце. Папа попивал виски, брат – чай, а я играла у их ног деревянной лошадкой, которую выстругал Томми, – возила ею по затертым половицам. Папа и Томми обменялись тем священным взглядом, который у меня никак не получалось понять. Не обращая на них внимания, я опустила взгляд к реке, бегущей внизу, у подножия холма. С того берега мне помахала женщина с белой кожей, похожей на бересту.
Отец схватил меня за руку, пригладил мне волосы. Я тут же отвлеклась от диковинного создания.
– Однажды ты услышишь, Аделина. И все поймешь. Когда дьявол убивает святых, он неспешен.
Это была папина любимая строчка, ею заканчивался каждый куплет его особенной песни. Ее же он вспоминал всякий раз, когда я спрашивала, почему мне нельзя ходить в школу. Или почему мы ни разу не переходили мост через скованные железом реки, окружавшие нашу землю. Почему из всех людей мне разрешено говорить лишь с папой и Томми, даже если к нам приходят покупатели, которым мы распродаем урожай. Почему моя мама умерла, а я выжила и сделала свой первый вздох, когда она испустила последний. Ответ всегда был одинаковым, его смысл от меня ускользал, но такова была папина правда, а значит, и моя.
