Притча о Купце, Метели и Печке
Заплутал богатый купец Еремей в страшную пургу. Кони выбились из сил, сани перевернулись у самого края глухой деревеньки. Выбрался он, весь в снегу, еле жив от холода, постучался в первую избу – низенькую, покосившуюся, крытую соломой.
Отворила дверь женщина, Агафья, за спиной у нее кучка испуганных ребятишек жмется. Изба бедная, но чистая, и от печи – жар так и пышет.
– Чай, замерз, путник? Заходи, грешный, с дороги-то! – даже не спросив, кто да откуда, втолкнула она его в избу. – Скидавай-ка мокрое, да к печи скорей!
Еремей, привыкший в городах к чинности и расчету, растерялся. Снял дорогую, но промокшую шубу, сапоги. Агафья тут же сунула ему валенки – стоптанные, мужа ее: – На, обуй, пока свои просохнут. Да садись за стол!
На столе – не богатая снедь, а самое простое: черный хлеб, пареная репа, квашеная капуста да чугунок с дымящейся картошкой в мундире. Самовар на углях уже запел.
– Чем богаты, тем и рады, батюшка, – сказал хозяин, Федот, входя с дровами. *– Милости просим, отогревайся да подкрепляйся.
Ели просто, молча. Детишки, сначала робкие, разглядывали незнакомца. Потом младшая, Машутка, сунула ему в руку деревянную лошадку: – На, поиграй, тебе холодно… Еремей, человек суровый, почувствовал, как комок подступил к горлу.
Ночью легли спать. Тесно в избе – семья большая. Еремея уложили на лучшем месте – на печи, устроив по-хозяйски. Сам Федот ушел спать в холодные сени, на лавку. – Там, глядишь, и скотина спокойней будет, – отмахнулся он на возражения купца. – Ты гость. Гостю – честь, да и место теплее.
Проснулся Еремей утром от тишины. Метель утихла. Солнце било в окошко. На столе уже дымилась каша. Дети шептались в углу. Агафья суетилась, собирая ему в дорогу узелок: – Возьми, родимый, лепешек наших, сальца кусочек… Дорога дальняя. Федот уже чинил его сани, подтягивал упряжь.
Собираясь уезжать, Еремей достал туго набитый кошель:
– Благодарю за хлеб-соль, за ночлег, за теплоту вашу. Позвольте отблагодарить…
Федот нахмурился, а Агафья и вовсе всплеснула руками:
– Что ты, барин! Да мы не за то! Разве гостю не рады? Разве христарадничать?
– Но я пользовался вашим добром, вашим теплом…
– Добро не продается, батюшка, – твердо сказал Федот, засовывая кошелек обратно в рукав купца. – Рады были помочь. С Богом поезжай!
Еремей сел в сани. Тронул коней. Оглянулся на избу. На крыльце стояла вся семья – Федот, Агафья, ребятишки, махали ему вслед. Никто не просил ничего. Просто провожали.
Проехал он версту, остановился. Достал кошель – не тронутый. Достал свою дорогую шубу – она сохла у печи, и ее аккуратно уложили в сани. Он смотрел на нее, потом оглянулся на едва видную сквозь деревья бедную избу. Снял шубу, свернул, положил обратно в сани. А потом… снял с себя теплую лисью доху, в которой ехал, вернулся обратно.
Федот вышел на скрип саней, удивленный.
– Забыл что, барин?
Еремей молча протянул ему доху – добрую, теплую, дорогую.
– Возьми. Не тебе. Детям. На печи… чтобы ножки не мерзли.
Федот хотел отказаться, но увидел глаза купца – не просящие, не гордые, а отдающие. Так же просто, как ему вчера дали валенки и место у печи.
– Ну что ж… Спасибо, что помянул, – взял он доху. – Заходи, коли опять метель застанет.
Еремей кивнул, тронул коней. На душе у него было тепло – не от дохи, а от той щедрости, что не купишь ни за какие деньги. Он понял истинную цену словам: "Гость на порог – Бог на порог" и "Не красна изба углами, а красна пирогами". Красна она была не угощением, а открытым сердцем и готовностью отдать последнее, не ожидая ничего взамен. Вот оно, самое дорогое богатство Руси – душа, шире распахнутая, чем ворота.
