Бес в ребро
Про седину в бороду
Однажды один депутат Саратовской городской Думы тщательно прочесывал проспект им. Кирова. Превозмогая боль в ногах и тревожную память минувшего утра, он осуществлял поиск. Его глаза, как радар могучего линкора, искали ту единственную цель, ради которой он оказался на этом Саратовском Арбате. В окладистой бороде этого невысокого роста депутат, уже давно появилась проседь, но он все искал и искал ту единственную, которой готов был отдать себя целиком. Под правым ребром болела печень. В голове роился бес. И вот появилась она. Это была девушка выше его ростом. Розовые, с радужными разводами колготки особенно вызывающе подчеркивали стройность ее ног. Наш депутат пошел наперерез. «Девушка, здравствуйте, Вы живете в нашем городе? – сходу начал он. – Быть может, Вы ищите работу, или Вам негде жить?» Если бы он спросил, который час, или сморозил еще какую-то традиционную глупость, то девушка, скорее всего, прошла бы стороной. Но вопросы, заданные ей, больше походили на залп торпед, которые попали точно в цель…
Немолодые мужчины, за плечами которых маячат «свечные заводики», крупный (или средний) счет в банке, неплохой пик карьеры и удачное стечение обстоятельств, все чаще и чаще ищут успокоения в неглубокой ложбинке, пролегающей меж юных грудей. Лет 15–20 тому назад об этом даже страшно было подумать! Лицо, собирающееся делать карьеру, должно было блюсти кодекс чести представителя партийно-государственной номенклатуры. Это значит, что он должен был быть примерным семьянином, честным мужем, заботливым отцом или братом, олицетворяя собой фундамент ячейки общества.
И неважно, что свои семейные обязанности, будучи вечно занятым, он уже давно не исполнял. И неважно, что со своей супругой он ложился в одну постель, как с большим «плюшевым мишкой», обнять которого можно, но все остальное делать совсем не хочется. И неважно, что он был отцом лишь в краткие минуты быстрого завтрака, изучая детей своих сквозь прорезь между своими бровями и краем газеты. И неважно, что своего брата-алкоголика он уже давно перестал вытаскивать из трясины. Важно было другое: он принадлежал к сонму избранных и жил по законам номенклатуры.
Ему могла нравиться его секретарша, если ее подбирал он, но поскольку чаще всего она выходила из недр Конторы Глубокого Бурения (КГБ), то иметь с ней что-то общее было нельзя не потому, что он боялся, а потому, что она была столь безобразной, что для проникновения в ее лоно нужно было выдуть ящик превосходного армянского коньяка, закусив его изрядным количеством лимонов.
Если он был причастен к высшему партийному ареопагу, то его потускневший взор время от времени привлекали невероятные в своей прелести филейные места разного рода подавальщиц и медсестер. Но и здесь витало незримое табу, ведь им даже уединиться было негде – повсюду зияли черным глазом камеры слежения, да бесшумно вертелись огромные бобины записывающих устройств.
Советская партийно-государственная номенклатура была импотентна по определению. Отголоски импотенции находили свое выражение в речах крупных, средних, мелких и мельчайших вождей. Так их спичи были переполнены странными глаголами: «поднять вопрос», «углубить его значение» «довести суть до каждого», «заострить проблему», «снять напряжение». А вот «мягкотелость», «нерешительность», «расхлябанность» не поощрялись, ибо они, по сути своей, олицетворяли не мужское, но женское начало.
«Возбуждая», «поднимая» и «заостряя», они должны были «подтолкнуть» массы к взаимопониманию, заключив это сближение в чеканный лозунг: «Народ и партия – едины!» Рыхлая и инертная масса сама нуждалась в возбуждении. Особенно сильно ее возбуждали призывы ЦК КПСС…
