Ян помог Дее слезть с лошади, но
даже когда она крепко стояла на земле, не убрал свои руки с ее
талии. Она подняла на него глаза. Было во взгляде Яна что-то
воспаленное, надломившееся. Он медленно, давая ей время остановить
его, наклонился и осторожно поцеловал.
Она ответила. Не просто отозвалась,
а притянула его ближе к себе и окунула тонкие пальцы в его
спутанные волосы, поразив саму себя этим внезапным порывом и
накалом. Но когда он хотел подхватить ее на руки и опустить на
ближайший стог сена, Дея отстранилась. Она зажала ладонью
разгоряченный рот.
– Нет, нет, я не должна... Это не
правильно... Жестоко... – забормотала девушка, пятясь назад, пока
не уперлась в стог.
– Жестоко?! Потому что твой порыв
продиктован вовсе не любовью, а обидой? – зло огрызнулся Ян,
чувствуя, как его душит растущее бешенство. – Да, Дея, ты очень
жестока, и я почти ненавижу тебя за это, – прозвенел он
металлическим голосом, а потом внезапно грубо притянул ее, сгреб в
охапку и повалил на стог.
Дея замерла, когда он отбросил плащ
и его губы принялись исследовать географию ее тела – руки, плечи,
шею. Она вздрогнула, только когда он добрался до лица, но то был не
страх, и Ян распознал в этом трепете сигнал к действию. Он
высвободил ее волосы, наслаждался их ароматом, смешанным с запахом
свежего сена, ее губами - жадными и мягкими, словно вишни, а затем
и ее ласками, когда она обвела вокруг него свои змеевидные руки,
требовательно теребя волосы.
Ей хотелось большего, это выдавала
дрожь ее тела. Дея обволакивала его своим сбивающимся дыханием, не
скрывая пульсирующего в ней желания. Она чувствовала, что ему это
нравилось, как и тот предел, до которого он и сам уже дошел. В его
висках пульсировало, тело напряглось, а сердце пропустило несколько
ударов, когда он, наконец, добрался до шнуровки на лифе...
Она так порывисто села в постели,
что ударилась макушкой о скошенный потолок и заозиралсь. Все
девочки в крошечной спаленке для будущих выпускниц крепко спали.
Дея выдохнула: она боялась, что, как уже бывало, разбудила свою
соседку по комнате недвусмысленным стоном, но, похоже, сегодня все
обошлось.
«Вот жешь засада! – подумала она про
себя, вытирая со лба пот. – Опять этот идиотский сон. Я скоро в
глаза Яну смотреть не смогу. И с чего вдруг такая дичь в голову
лезет?»
Впрочем, причину подобных сновидений
искать было не долго: большая часть семнадцатилетних девчонок,
которые готовились покинуть стены съезженского интерната, имела
странный, по мнению Деи, ритуал. Перед сном они кутались в
штопанные шерстяные одеяльца и с воодушевлением рассказывали свои
интимные истории. Кто с выпендрёжником Максом на чердаке зависал,
кто с тихим и загадочным Серегой бегал по парадникам.
Не то что бы Дея была ханжой, просто
подобная откровенность казалось ей лишней. И конечно раздражал тот
факт, что из-за этих вот пикантных историй на сон грядущий, ей
потом приходилось краснеть, глядя в глаза лучшего друга. Она знала,
что Ян любит ее, любит всем сердцем, но исключительно братской,
возвышенной любовь. Они дружили с малых ногтей, с тех пор как Дея
сказала своё первое слово - «Ян». И вот теперь такой конфуз. Опять
же, откуда эта лошадь и сено? Она и ездить-то верхом не умеет. Всю
жизнь в городе прожила. Одним словом, чертовщина!
Переведя дух, и заставив воображение
уняться, Дея встала и направилась в душ. Нужно было развеяться,
переключиться на более возвышенные материи, к тому же у неё был
проверенный способ сделать это. Всем своим юным сердцем Дея
тянулась к миру прекрасного и, по иронии судьбы, не доступного ее
карману, а именно к искусству. Она частенько бывала на Невском,
разглядывала выставленные на продажу картины. Торговцы, безошибочно
распознавая в девушке просто глазелку, нещадно гоняли ее. Но,
влекомая загадочным, потусторонним миром, что скрывался за
обманчивой плотностью холста, Дея приходила снова.
