Пташка для Сокола или Солнце души моей

Когда он увидел её впервые – его ослепило.

Знойное южное солнце хлёстко ударило по глазам золотым лезвием, и Шункар невольно зажмурился.

Обычно он не позволял себе такой слабости. Ведь даже миг слепоты в окружении чужих людей мог стоить жизни. А сейчас, в людском море, на самом большом рынке Анкачи, посторонних хватало с лихвой.

Но с солнцем сложно спорить.

И вот он на мгновение прикрыл веки, а когда снова распахнул глаза – увидел её…

***

Шункар помнил тот день в мельчайших деталях. День, с которого всё началось.

И не раз потом задавался вопросом: «А как бы сложилась его судьба, не согласись он в то утро пойти на невольничий рынок с Рашадом?»

Во всём огромном Анкачи не нашлось бы другого места, столь же ненавистного Шункару, как это. И добровольно он ни за что не вступил бы на эту шумную, многолюдную пыльную площадь, раскалённую от летнего зноя, пропахшую потом и грязью.

Но Рашад был его другом. Эту искреннюю привязанность не могло испортить даже то, что Рашад родился сыном бая[1], в то время как сам Шункар всего лишь служил ратником при дворе хана.

Пусть он был самым лучшим из воинов повелителя, пусть его прозвище знал каждый в Анкачи, пусть называли его зачастую: «Господин Шункар», но всё же.

Итак, Рашад умолял не бросать его одного, и пришлось согласиться.

– Ну, прости, Шункар! – в очередной раз завёл свою песню приятель, покосившись на его угрюмое лицо. – Знаю, тебе тошно от всего этого. Поверь, мне тоже! Но отец попросил купить нового садовника, а я не мог отказать отцу. Ты же знаешь, с каким почтением я к нему отношусь. Обещаю, мы здесь ненадолго. Возьмём первого же попавшегося мальчишку, и прочь отсюда, прочь…

Рашад брезгливо поморщился, обходя подальше двух сидящих прямо на земле косматых, грязных женщин. На обеих были рабские ошейники и цепи, но, чтобы понять, кто они такие, достаточно было посмотреть в полные безысходности глаза.

– А чем твоему отцу не угодил старый Джальбек? – спросил Шункар, чтобы отвлечься хоть как-то.

Судьба добродушного пожилого раба его действительно волновала. Старик часто встречал его у ворот, был приветлив и учтив, улыбался от души, а порой рассказывал что-то интересное.

– Джальбек… – Рашад улыбнулся, – Джальбек всем угодил. И лучше него за матушкиными розами никто ухаживать не умеет, но он не молодеет, увы. Целый день на жаре работать очень тяжело, хоть он и не показывает вида. Пусть уже дремлет себе в тени, а сад поручит кому-то молодому и шустрому.

– Но… он ведь останется доживать свой срок в вашем доме? – на всякий случай уточнил Шункар.

– Разумеется, друг мой! Ты же знаешь моего отца – бай Эхмет не выбрасывает старых рабов на улицу, как некоторые. Как можно обрекать на голодную смерть того, кто всю жизнь служил тебе?! – возмутился Рашад.

И Шункар с улыбкой хлопнул его по плечу и искренне похвалил:

– Твой отец воспитал достойного наследника.

– О, глянь-ка, вон тот юноша, кажется, довольно крепким и здоровым… Пойдём ближе! – Рашад мотнул головой, призывая за собой.

Друг, как и обещал, старался поскорее закончить с этим неприятным им обоим делом.

Рабство в Неукротимой Степи было явлением привычным и обыденным. Ханства воевали между собой, да и соседей нередко притесняли: чаще всего северян – Сазарию, Зкифу, но и на запад, в Велларию, порой ходили. Пленников, добытых в таких походах, везли на рынки, на них всегда был спрос.

Но одно дело – просто знать об этом, видеть, как рабы прислуживают у тебя в доме и во дворце хана, где они сыты, хорошо одеты, чисты, здоровы, и совсем другое – наблюдать за этим на рынке, куда людей пригоняют как скот.

Вот сейчас, не особо торгуясь, Рашад купил рослого смуглого зкифа лет восемнадцати за шестьдесят серебряных дирхемов.