Осколок души на лезвии Ледяного Вздоха дрогнул, отзываясь на ярость, что пожирала Хань Фэна изнутри. Он замер, боясь вдохнуть. Неужели есть шанс?
«Воскресим Линь Юя, пока его плоть жива», – в сознание, будто отравленный клинок, проскользнул голос Сюэ Лэна. Он звучал без привычной насмешки, с животной, не терпящей возражений жаждой.
Хань Фэн сглотнул ком в горле. Ненависть к этому голосу и его владельцу сжигала его изнутри. Но он смотрел на бледное, остывающее лицо Линь Юя, лежавшее в гробу. На человека, которого он, казалось, потерял навсегда.
«У нас нет времени, – голос Сюэ Лэна прозвучал с беспощадной прямотой. – Без подпитки его оболочка разрушится. Ты не успеешь восстановить душу. Только я могу скрепить осколки его души».
«Не смей!» – Хань Фэн вскинул свой меч, но дрожь в руке выдавала его.
«Решайся. Мешаешь – сотру твой разум. Время на исходе. Или снова допустишь его смерть? Как в тот раз, когда видел все и был бессилен?»
Память ударила острее лезвия: Линь Юй, содрогаясь от рыданий, подносит меч к горлу… а он, Хань Фэн, беспомощно наблюдает, скованный чужой волей.
Мысль о вечном плене, о соседстве с этим демоном в одном теле, вызвала приступ тошноты. Но образ остывающего лица Линь Юя был сильнее.
С трудом преодолевая парализующую ненависть, он прохрипел:
«Делай. Но если предашь…»
Сознание онемело, когда воля Сюэ Лэна просочилась в его душу, как ядовитый туман. Не было боли – лишь леденящий ужас от вселения и безумная надежда, пылавшая в самом сердце.
***
Первым пришло осознание, что он мыслит. Два голоса выдернули его из небытия.
«Зачем ты поверил мне? Зачем поднял меч? С чего ты взял, что я сказал правду?» – этот был яростным, отчаянным и обжигал изнутри.
«Линь Юй, прости… Я был непростительно резок. Дай возможность сказать это лично», – этот звучал как раскаяние, знакомый и родной, но искаженный болью.
Между ними – хрупкое «я» Линь Юя, за которое они боролись. Хань Фэн говорил из боли. А первый… из одержимости. Одержимость пугала, но в ней было живое пламя. В боли – лишь ледяная пустота.
И Линь Юй, не в силах сопротивляться тяготению того огня, согласился.
Он вынырнул на поверхность сознания. Я слышал голоса. Это мои мысли?
Рука сама потянулась к повязке на глазах. И мир обрушился на него лавиной света.
Он видел.
«Я жив. Почему я жив? Я должен был умереть! Я сам выбрал смерть!» – паническая мысль пронзила его. Это было неправильно, чудовищно неправильно.
Знакомая комната. Тот самый дом. Сердце сжалось, едва он начал вспоминать. Но все было не так. Сумрачный свет резал глаза. Мир стал шире, плотнее, чужероднее.
И мертвее. Паутина, просевший потолок, плотный слой пыли. Годы. Прошли годы.
В груди заныла старая, забытая боль. Он призрак? Но грудь дышала, воздух обжигал легкие, прядь волос упала на лицо – и он почувствовал ее.
Он попытался встать – и не смог. Что-то тяжелое и безжизненное придавило его ноги.
Линь Юй опустил взгляд.
И реальность разломилась надвое.
На нем лежало тело в изорванном черном ханьфу, а из спины торчала рукоять меча Пылающий Судья. Длинные волосы скрывали лицо, но знакомый контур щеки не оставлял сомнений. Только кожа была неестественно серого цвета. Хань Фэн, пронзенный своим же мечом.
– Линь Юй, успокойся. Ты жив.
Голос прозвучал не снаружи, а изнутри, на самой грани сознания. Прохладный, собранный.
– Хань Фэн? – его собственный голос прозвучал хрипло и неуверенно. Он не мог отвести взгляд от трупа друга.
– Да, это я. Прости за все. Я был не прав. Ты отдал мне свет, а я заплатил тьмой.
