Ночью во сне я вновь оказалась в пыточном подвале. Раскалённый прут прижёг кожу, я заорала от чудовищной боли и проснулась.
Подушка была мокрой от слёз. Собственный отчаянный крик долго звенел в ушах, разбивал тишину моей убогой комнаты в доходном доме фабричного района. От окна ощутимо тянуло холодом, через занавеску просачивался бледный свет фонарей. В Тангéре они красивые, серебристо-голубые. Прошлое навсегда во мне, от него не сбежишь. На заплетающихся ногах я побрела в ванную и умылась ледяной водой. Нельзя раскисать.
Впрочем, вряд ли кто-либо из моих нынешних знакомых подозревает, что госпожа Мур-Мур практически каждую ночь видит кошмары.
***
С самого утра у меня появились смутные предчувствия перемен, и вовсе не из-за того, что наконец-таки распогодилось. Ледяной дождь за неделю до Зимнего Перелома для столицы норма, хотя во всём остальном Съéре зима довольно сурова. Почти месяц плотных свинцовых облаков, пронизывающего ветра и мелкой мороси мало способствовали хорошему настроению. Квартирная хозяйка, госпожа Ловéн, брюзжала по любому поводу. Клиенты ко мне шли нервные и бедные: половина платила продуктами, а кто-то – просто обещаниями занести деньги «с получки». В такие моменты я угрюмо размышляла о преимуществах государственной службы. С другой стороны, за год в Съере я только-только привыкла к свободе и очень боялась потерять независимость.
Выглянувшее солнце расцветило город. Заиграла радугой черепица изогнутых крыш, засиял огненно-рыжим местный кирпич, ожили цветы в балконных ящиках на доме напротив. Если бы не календарь, неумолимо предвещавший зимние праздники, можно было бы подумать, что в Тангер пришла весна. Из окна всё выглядело на диво привлекательным. Но едва я вышла на улицу, тут же пожалела, что не завязала шарф. Сырость быстро пробралась под воротник пальто, уши онемели.
До ближайшей булочной пришлось бежать вприпрыжку. Из экономии уже второй день мой завтрак – а может, и обед, как повезёт, – состоял из чая и сдобы. Ещё тёплую булку я засунула за пазуху, поймала брезгливый взгляд разряженной бабёнки и ухмыльнулась. Мнение окружающих давно перестало меня волновать, но именно эту наглую особу захотелось слегка подразнить. Закоченевшими пальцами, поскольку перчатки благополучно остались дома, я крепко сцапала бабёнку за запястье.
– Жди неприятностей, – пообещала зловещим ведьмовским шёпотом. – Муж застанет тебя с любовником, вылетишь на улицу в чём мать родила.
Бабёнка побледнела, выдернула руку и шарахнулась в сторону. В очереди засмеялись. Пожилой продавец поглядел на меня укоризненно:
– Полноте, госпожа Мур-Мур. Не пугайте покупателей. А вы, госпожа Ферьé, не слушайте. Будущее так просто не предсказывают, да и не такова наша Мур-Мур, чтобы делать это задаром.
С последним обстоятельством я поспорила бы, да и первое в моём случае не являлось правдой. О том, что я не шутила, говорить не стала тем более. Вытянутая наобум нить всегда показывает ближайшее важное событие в жизни человека. Бабёнка злобно зыркала на меня исподлобья, но боязливо помалкивала. И славно: страх – лучшая реклама для ведьмы.
Пока я добиралась обратно к себе, булка остыла. Всё равно это лучше, чем пустой чай. Предвкушая завтрак, я взлетела по лестнице – и скривилась. Напротив моей двери робко переминалась с ноги на ногу озябшая молодая женщина. Полосатая герсéнская юбка и линялый пуховый платок прямо-таки вопили о том, что нормальной оплаты мне опять не видать как своих ушей. Работница с фабрики или, того хуже, подёнщица.
– Госпожа Мур-Мур! – женщина низко поклонилась. – На вас тока и надёжа!
– Что случилось? – проворчала я.
– Жестянка, – она с шумом втянула в себя воздух. – Жестянка запропала! А в ней все деньги.
