ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЧЕРЕЗ ДВА ПЕРЕКРЕСТКА
15 лет до финала
– Что вас беспокоит? – психотерапевт смотрел дружелюбно, с легкой усталостью.
– Боюсь ходить по лестницам. В верх еще ничего, в вот в низ.
– Все лестницы пугают?
– Нет. Мраморные, широкие, плиточные, деревянные, винтовые. Боюсь гололеда.
– Вспомните, когда именно вы испугались. 11 лет назад? Вот и вспомните, нужен сам момент.
В дверях пациентка обернулась.
– Что-то еще?
– Нет.
В квартире пахло сладкой химией, эффект обеспечивал некачественный пластик. Запах ловко заползал в нос и бил по вискам. Но хуже было другое. Голоса, их в новом жилье было много. Кричали и требовали вещи. Жестяная коробка из-под конфет, кажется, шоколад до сих пор на зубах, отец вез из Польши. Шкатулка с нитками глядела карими глазами, синим укором горько шептала конфетница простого стекла.
Души прошлых владельцев вещей, может и успокоились… Бабушкина только кружила, оберегала и иногда целовала в макушку, тогда приходил покой. Души, может и успокоились, а вот вещи спорили, выставляли старые раны, кокетничали при редком солнце, хвастались. Они хотели правды, эти вещи, они не хотели покоя и рутины бытового применения.
Хозяйке квартиры минула 31 весна. Худоба, резкие брови и злой язык. Злыдня. По утрам сама с собой ругалась в отражении зеркала. Зашла в квартиру, повесила по гвоздям пару фото и начала вспоминать. Губы только сжала покрепче, да дверь проверила – закрыто. Воспоминания, они живые. Вот под пальцами обивка табурета в бабушкиной прихожей.
"Скажи же, дочка, что я не виноват?" – спрашивает отец, ему 36, брови хмурит.
По маленькому городку на самой границе с Китаем ходят еще две пары таких бровей. Брат и сестра. Сводные. Кто и зачем сводил? Губы еще плотнее – не дать прорваться ненависти, за которой пустота-пустыня.
Теперь хронология, пора нанизать на леску кое-какие события. В молодые годы женился парень. Брови, кудри, физмат за плечами, любовь к музыке и алкоголю. Женился, развелся, осталась дочь. Большеглазая девочка-дочь жила себе на фотографиях в бабушкином альбоме, по которым Злыдня 30 лет скользила взглядом, особо не задерживаясь. Парень разведённым ходил не долго. Женился, родилась дочь (та самая, что плачет, клянет со сжатыми губами), в браке задержался на 11 лет, развелся. И снова отношения. Официально не оформлял, но детей родил. "Выродил", – выплюнула Злыдня в химозный сентябрьский солнцепек своего нового жилья.
А выродки жили, не тужили, мелькали родными проклятыми бровями (когда отец умрет, она все будет смотреть на подпалину на этих бровях), сводную сестру боялись и ненавидели.
Неудачи всегда пахнут подгоревшей кашей, а лестницы сквозняком. Это у Злыдни так, лестницы она находит по запаху. Лестницы – это сквозняк, пыль, одиночество. И еще те стихи, где про мороженое из сирени. Северянина учили на четвертом курсе. Так оно и связалось у нее: Северянин, дурные новости, пыльные ступени, пролет. Кто усмехнулся ей тогда из пустоты и пыли? Так и взяла как знамя насмешливые строчки про сирень и несет уже 11 лет.
Страх живет в икрах ног. Смерть – это уснуть и не проснуться, в детстве Лика думала именно так. Это был страх бабушки-сердечницы. Страх мыться одной, никаких ванн, только душ. То, что бабушка всю жизнь живет со страхом, Лика тогда не думала, до глухоты была сосредоточена на себе.
Только однажды ноги, резво отстукивающие ступеньки, сбились со счета. Сразу. Сначала выплыла эта привычка ходить "приставкой", как ребенок, ноги по одной ставить. Потом она стала настоящим архитектором. Могла по фасаду здания сказать, какие там лестницы. Плитку – эта любимицу провинциальных улиц – ненавидела. Если в городе что-то строили, на нее нападала тоска. А строили много.
