Если долго идти по дороге, аккуратно наступая босыми ногами, чтобы как будто обволакивать острые камешки ступнями, то рано или поздно происходит две вещи. Дорога сокращается до двух метров видимого пространства перед собой, а голова наполняется мыслями.
Иван Дурак размеренно шагал по пыльному дачному просёлку, полуденное солнце положило горячую ладонь на плечи. Домики уже давно закончились, и переливающееся зелёное поле, раскинувшееся одеялом по обе стороны от дороги, ничего не загораживало.
Иван шёл и беззвучно спорил с женой, Еленой Прекрасной. Ну, как спорил. Больше было похоже на оправдания:
– Вот посмотри, – Ленка тыкала ему телефон в лицо, – Наташке муж Лексуса купил!
– Ну, зато мы живём честно, – как-то неказисто и неуверенно возразил Иван.
– Чеееестно, – Елена передразнила, растянув слово так, что оно побелело и потеряло значение, а красивое лицо стало некрасивым, с тем странным выражением, которое бывает на лицах без мимических морщинок.
– Лучше б делом занялся – Настоящим!
Прямо вот так – с большой буквы сказала. И все остальные дела стали с маленькой. И даже Иван Дурак – стал иван дурак.
Иван улыбнулся некстати, вспомнилось, как десять лет назад они познакомились. Иван вечером возвращался домой, а перед подъездом на лавочке сидела Она и плакала. Чисто и как будто спокойно. Как плачут дети, когда случается что-то грустное. Просто слёзы сами по себе. И от этой чистоты Ивана пронзило. Электрическим разрядом, химическим коктейлем, заполняющим всё внутри.
Он остановился и, впервые в жизни, первым заговорил с незнакомкой. Торопясь и волнуясь, предательски заикаясь от нехватки воздуха. Сел рядом.
Проболтали почти до утра. Сначала робко, а потом жадно – поцеловались. И уже вечером Елена Прекрасная привезла два клетчатых баула, маленькую сумку и смешную собачку.
На работе, в курилке, Иван не удержался и рассказал коллегам о случившемся с ним чуде. Мужики выслушали, пожали плечами, а Добрыня Никитич взглянул сострадательно и прогудел:
– Дурак ты, Ваня, – сминая окурок о богатырскую ладонь.
Иван остановился, хлопнул себя по карманам, одной рукой достал пачку, зубами за фильтр вытащил сигарету. Резко затянулся, заполняя внезапную пустоту.
– Уходи, – Елена кричала, скрестив руки под потяжелевшей грудью, – собирай вещи и уходи!
Дети, два вечно взъерошенных воробья-ангелочка, затаились в глубине дома. Иван потянулся было за уздечкой от Конька-Горбунка, но Ленка шустро схватила её:
– Пешком дойдёшь, мне детей ещё везти, – как отрезала.
От дач до теремов километров семь. Если неспешно идти вдоль пыльной просёлочной дороги – часа полтора. Сначала лугом, потом краем Дремучего Леса задеваешь, распадок небольшой по тропе – и всё, как раз на асфальтированную парковку теремов выходишь. Крестьяне Дремучий Лес старались обходить – мало ли, то приезжие Соловьи-разбойники, то просто малолетки по кустам нагадят. Второе, конечно, чаще, но и первое случалось.
Сегодня было удивительно тихо. Иван докурил, хотел щелчком отправить бычок в поле, но передумал, осторожно пальцами выкрошил уголёк и засунул в карман окурок. На душе погано, но это же не повод делать погано вокруг, подумал Иван и осёкся – какая-то совсем дурацкая мысль же.
Дремучий Лес аккуратно убрал раскалённую ладонь солнца своей тенью, укутал запахами. Как специи, мелькнула мысль, и в животе утвердительно заурчало.
– Фиу, служивый, – короткий свист и лающий окрик.
Иван медленно развернулся через левое плечо, правой рукой нащупывая нож на сумке. Серый Волк сидел в тени старого вяза, обхватив лапы хвостом, слегка наклонив голову, отчего простреленное ухо торчало вертикально, а второе почти сравнялось с горизонтом, и внимательно смотрел.
