Развод. Лжецы всегда возвращаются

Утро пахнет кофе, овсянкой и холодным ветром, что тянет из приоткрытого окна — дома душно, потому что отопление, несмотря на мартовское потепление за окном, службы убавить не удосужились.

Я стою у плиты, мешаю кашу, испарина стеклает по вискам, а в голове крутится мысль, что надо бы снять кофту, но руки заняты. Лизка сидит за столом, моя пятилетняя непоседа, стучит ложкой по краю тарелки и напевает что-то про зайчиков — тоненько, чуть фальшиво, но мне нравится.

В коридоре копается в вещах Влад — собирает сумку на вахту. Бросает туда носки, термос, запасы еды в дорогу. Его вахта начинается завтра, но он, как всегда, уезжает на день раньше. Говорит, что "надо с бригадой встретиться", а я киваю, не спорю. Так проще.

Хотя внутри уже тошнит от этого "проще" — он уезжает, а я остаюсь, таскаю Лизу в садик, готовлю, убираю, жду его, как собака у порога. Он привозит деньги, хорошие деньги, хватает на все — и на Лизкины курсы рисования, и на новый холодильник в прошлом году. Но дома его почти нет, а я устала считать дни до его возвращений. Разговоры о смене его деятельности, чтобы муж чаще бывал дома, обычно переходят в скандал.

– Лиза, ешь, а то остынет, – говорю я, ставлю перед ней тарелку с овсянкой, посыпанную сахаром, как она любит.

Она морщит нос, тянет "ма-а-ам", но послушно берет ложку.

Влад заходит в кухню, подходит к столу, тянется за кружкой с кофе, что я налила ему полчаса назад. Кофе уже остыл, но он не замечает — пьет все одним глотком, как воду. Его руки грубые, в мелких шрамах от царапин, которые он заработал на своей работе.

Смотрю на мужа и думаю про тест в ящике комода в спальне. Две полоски. У нас будет второй ребенок, о котором я так давно грезила.

Хочу сказать, но язык будто приклеился к небу. Последний раз, когда я заикнулась про второго, он буркнул: "И так еле тянем". Это было год назад, после того, как он вернулся с вахты и три дня куролесил с Серегой, своим другом, а я выгребала за ними пустые бутылки из-под дивана.

Тогда я промолчала, проглотила, как глотаю все его отговорки последние годы. Он же старается, делает все для семьи…

– Ты перед поездом хоть домой загляни, с дочерью проститься, – говорю я, сама не знаю зачем.

Голос звучит ровно, но внутри все дрожит, как стекло перед ударом. Я устала от его вахт, от того, что он появляется раз в месяц, играет с Лизой час-два, а потом снова уходит, оставляя нас с ее "где папа?" и моими бессонными ночами.

– А что мне мешает это сделать сегодня? Да, Лизок? Будешь скучать по папке? – треплет он дочь за косичку, посмеиваясь. Но Лизе это не нравится. Она любит отца, но не тогда, когда он начинает проявлять свою привязанность только перед своими долгими отъездами.

Я вижу, как она напрягается, отворачивается, и мне больно за нее. Он этого не замечает — или не хочет.

– Буду, – хмуро отвечает она, смотрит в тарелку, тыкает ложкой в кашу.

Влад пожимает плечами, будто это ничего не значит.

Я вздыхаю, на мгновение прикрываю веки, пытаюсь собраться. Надо сказать про тест, надо что-то сделать, но вместо этого я цепляюсь за него, как за последнюю нитку.

– Тогда набери, когда сядешь в поезд, – говорю я, и голос звучит жалобно, хотя я хотела, чтобы он был твердым.

– Зачем? – бросает он, и в его тоне сквозит раздражение, как будто я прошу луну с неба.

– В смысле зачем? Переживать буду потому что, Влад! Тебя месяц не будет с нами, – вырывается у меня. Я ставлю залитую водой после овсянки кастрюлю на подставку на столешнице, слишком резко, отчего жидкость плещется через край. – Ты хоть понимаешь, как это? Мы тебя почти не видим. Ты дома бываешь всего-ничего! Приезжаешь, деньги кидаешь на стол, и все? Это не то, Влад.