Развод в 50. Муж полюбил другую

Я стою у окна, вытирая руки об фартук. На кухне пахнет корицей и ванилью — готовлю любимый пирог Рамазана на десерт. Тесто уже готово, осталось только наполнить его яблоками.

Через месяц у нас годовщина - тридцать лет. Три десятка лет вместе. Забавно, но я помню наше первое свидание так ясно, будто это было вчера, его строгий взгляд, как он поправлял воротник белоснежной рубашки, наши неловкие разговоры. А сегодня мы с ним уже родители четверых детей и бабушка с дедушкой трех внуков.

Улыбаюсь своим мыслям, представляя, как удивится Рамазан подарку, который я приготовила. Целый месяц втайне от него собирала старые фотографии, заказала огромный семейный альбом с гравировкой. Даже дети помогали — присылали снимки, о которых я уже забыла.

Входная дверь хлопает, и я вздрагиваю. Рамазан вернулся раньше обычного. Странно, обычно он в это время на совещании.

— Рамазан? — окликаю его, вытирая муку с рук. — Что-то случилось?

Он молча проходит на кухню. Я замираю. Его лицо напряжено, взгляд избегает моего. В висках начинает стучать.

— Нам нужно поговорить, — без привычного приветствия наконец произносит он, садясь за кухонный стол.

Что-то в его интонации заставляет меня похолодеть. Машинально снимаю фартук, вешаю на крючок. Руки становятся ледяными.

Сажусь напротив него, стараюсь улыбнуться, но губы не слушаются.

— Что случилось? Проблемы на работе?

— Нет, — он барабанит пальцами по столу, как всегда, когда нервничает. — Дело в нас.

Сердце падает куда-то вниз. Я знаю Рамазана тридцать лет, каждый его жест, каждую интонацию. И сейчас он выглядит решительным. Непоколебимым.

— Я с тобой достаточно прожил, — наконец говорит он, опуская глаза на сцепленные в замок руки.

— Тридцать лет, — шепчу одними губами, будто напоминая ему.

— Да, — раздраженно подтверждает он, и на его лице читается вселенское недовольство. — Тридцать долгих лет.

Воздух становится густым, тяжелым. Я смотрю на его руки — широкие, сухие, сильные руки, которые держали в ладонях моё лицо, когда он впервые поцеловал меня, которые держали наших новорожденных детей, которые всегда дарили мне чувство защищенности.

— У нас уже дети и внуки, — пытаюсь шутить, но выходит нервное блеяние.

— И только сейчас я понимаю, что по-настоящему полюбил, понимаешь? — он сжимает кулаки и смотрит так, словно я должна проникнуться его признанием.

Мир останавливается. Слова ударяют больнее пощёчины. Мне кажется, что я ослышалась или что это какой-то глупый розыгрыш.

— Я всегда тебя одного любила, — слова раздирают горло отравленными иглами. Кухня начинает медленно вращаться перед глазами.

— А мне тебя навязали. Ты была как привычка. Надо было семью создавать. — его слова звучат отстранённо, будто говорит не о нас, не о нашей жизни, а о какой-то абстрактной ситуации.

— Что? — единственное, что могу выдавить из себя.

— Отец в своё время даже не спросил, хочу ли я тебя в жены брать, — строго чеканит он баритоном, отчего я сжимаюсь как комок боли.

В памяти возникает наша свадьба — я в белом платье, такая юная, счастливая. В нашем селе было принято плакать при замужестве, а я как дурочка скрывала улыбку. От счастья. Не могла поверить, что выхожу за такого любимого парня. Вот наша первая ночь, его нежные прикосновения. А вот рождение первенца — как Рамазан прослезился, но быстро вернул себе серьезность, держа на руках сына. Всё это было ложью?

— Тридцать лет. — повторяю, как заклинание, цепляясь за число, будто оно имеет какую-то магическую силу.

— Да, чёрт побери, тридцать долгих лет! — от злости он ударяет кулаком по столу так, что я дергаюсь и вжимаюсь в спинку стула. — А теперь я хочу быть счастливым, — снова становится спокойным и говорит уже уставшим голосом. — Я устал от всего. Только с Зумрут я чувствую себя по-настоящему счастливым.