— Ксюш, ты посмотри на себя! Тебя же
разнесло, как… как… Ну что ты, сама не замечаешь, что ли? — Слава
сдерживает обидные слова из последних сил. Мне кажется, я даже
вижу, как они встают ему поперек горла.
— Ты преувеличиваешь размер
трагедии, Слав, — угрожающе сужаю я глаза, показывая, что муж ходит
по опасной грани. — Пять килограмм — это еще даже не первая степень
ожирения.
— Так тебе до нее недалеко осталось.
Будешь продолжать есть после шести, получишь и ожирение как бонус,
— презрительно бросает он. А у меня уже чешется ладонь, чтобы
отвесить ему пощечину.
— Слав, ты если поругаться хочешь –
говори. Мне тоже есть, что предъявить, — складываю руки на груди,
чтобы хоть как-то отгородиться от той боли, что приносят мне слова
любимого мужа.
— Да на что тебе жаловаться, курочка
моя? — он в возмущении всплескивает руками. — Ты дома сидишь уже
сколько? Шесть лет? Или семь?
— Тебе напомнить чьими молитвами у
нас так повелось? — меня начинает откровенно подташнивать от этого
разговора. Еще и обращение это унизительное. Я много раз напоминала
Славе, так меня не называть. Но он будто бы не слышит меня.
— Да ты не слишком-то и
сопротивлялась, — фыркает он.
— То есть тебя не смущает, что у
меня был выкидыш, а после него я долго восстанавливалась? — начинаю
ощущать, что теряю контроль. Эта тема навечно в моем сердце. Боль
от потери ребенка – это как родимое пятно на теле. Она всегда с
тобой. — Тебе, конечно же, плевать на то, через что мне пришлось
пройти. Ты же у нас «денюжку», — передразниваю я его любимым
словом, от которого лично мне мерзко, — зарабатывал в момент, когда
из меня вытаскивали нашего мертвого сына. Знаешь, Славочка, а ты
прав, родной. Засиделась я дома. Пора бы, наверное, мне и работу
искать.
Я фурией вылетаю из кухни, которая в
очередной раз стала свидетелем безобразной семейной ссоры.
— Ксюш! Подожди! — несется мне
вслед. — Ну я не то имел в виду. Ксюш!
А я не хочу его слышать. Залетаю в
ванную комнату и с размаха хлопаю дверью. Закрываю замок. И вот,
наконец, одна. Открываю кран и медленно, обессиленно опускаюсь на
коврик у ванны. Ненавижу. Я ненавижу саму себя. Ненавижу ту, кем
стала.
Вокруг меня всегда кипела жизнь.
Раньше я любила быть в центре внимания. В институте была одной из
первых в творческой тусовке: посвящение в студенты, студвесна и
прочие праздники никогда не обходились без меня.
Но на последнем курсе со мной
случилась неприятность. Я влюбилась. Ох, ну почему я тогда не
послушалась Лизу! Она умоляла пойти с ней домой. Но меня уже
увлекли синие глаза незнакомца. Он был высоким, статным, в модной
однотонной рубашке синего цвета с закатанными до локтей рукавами и
черных джинсах. Челка по-модному зачесана наверх, на запястьях
кожаные браслеты. Горько фыркаю про себя. Если бы я тогда
знала…
Но ко всем словам я была слепа и
глуха. Меня даже не насторожили его родители. Хотя уже тогда стоило
обратить внимание на то, как пренебрежительно отец обращался к
матери Славы.
— Ксюш, ну хватит уже строить из
себя оскорбленную невинность. Я… это, не то имел в виду, — Слава,
как шелудивый кот, скребет дверь. — Дай пожрать чего-нибудь. Чет
желудок сосет.
Это становится последней каплей в
чаше моего терпения. Я рывком поднимаюсь с пола и одним решительным
движением открываю дверь.
— Кухня знаешь где. Холодильник и
микроволновку, думаю, отыскать тоже сумеешь, — разъяренной фурией
рычу ему в лицо. — А я устала и хочу спать!
— Э-э-э, Ксюш! Че за дела?! Я ж
сказал, жрать хочу. Ты, как приличная жена, обязана меня накормить!
— летит мне возмущенное в спину.
Но плотину моих чувств уже прорвало.
И дабы не наделать дел, я несусь в нашу с мужем спальню, хватаю
одеяло с подушкой и направляюсь прямиком в соседнюю комнату,
которая до сих пор таит в себе самую сокровенную надежду.
