Море… Море синее, атласное, а пена от колес парохода – белоснежный каскад. Как может синева оборачиваться белизной? Как может небесная лазурь сменяться темнотой? Чудеса… День постепенно уплывает, как пенный след, и настает ночь. Ах, что за ночь! Небосвод в лунном серебре, но звезды поодаль от луны горят так ярко, словно за каждой стоит ангел и раздувает ее светлый пламень. Вода отливает фосфорическим блеском, и колесный след, белый днем, теперь кажется огненным. Воздух пронизан теплой влажностью. Ольга сидит и сидит на палубе, каждую минуту ожидая, что появится Эдит и начнет ворчать: мол, она слишком задерживается здесь, а ведь ночью может похолодать. И в самом деле холодает, причем с каждой минутой все сильнее. Ольга уже почти с нетерпением ждет, когда придет Эдит и прикажет идти в каюту. Но она почему-то не приходит. Ольга хочет подняться сама, но чувствует, что тело оцепенело и налилось странной тяжестью. Она не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Опускаются ресницы, которые тоже чудятся каменно-тяжелыми, и Ольга вдруг ощущает, что постепенно превращается в камень. Точно в такую же белую мраморную нимфу, которая стоит в ее саду среди апельсинных деревьев. О, она прекрасна, но она неподвижна! У нее закрыты глаза. Она ничего не видит. Она спит вечным сном… Может быть, это девушка, заколдованная волшебником? И Ольга вдруг осознает, что если она сейчас, сию минуту, не откроет глаза, то обратится в статую, которую тоже поставят в каком-нибудь саду.
Но она не хочет! Не хочет!
Она напрягает силы и открывает глаза, но с изумлением обнаруживает, что больше не сидит на палубе в шезлонге, а лежит на чем-то твердом и холодном. Над ней сомкнулись неровные каменные своды… Медленно возвращается память и осознание того, что она не в прекрасном море – она в пещере. В той самой пещере! И она здесь не одна…
– Ну что, очнулась эта гинэкэ?[1]
Внезапно раздавшийся голос показался Ольге оглушительным. Под сводами раскатилось эхо. Все они, несчастные узники, проведшие здесь почти сутки, уже привыкли говорить только шепотом. Они натерпелись страхов, всех неотступно донимали мысли о безнадежности их участи и скором приходе неминуемой мученической смерти, поэтому громкое, пугающе громкое эхо заставляло мужчин вздрагивать, а женщин заливаться истерическими слезами. А этот человек, который спрашивает, очнулась ли Ольга, ничего не боится, раскаты эха ему нипочем. Голос у него грубый, нет в нем ни капли сочувствия. Конечно, это один из их похитителей и стражей, один из убийц несчастного Маккинли.
– Что вам нужно? О чем вы спрашиваете? – послышался дрожащий женский голос.
Это бедняжка Эдит Дженкинс, ее бывшая гувернантка… Ну да, она же не понимает по-гречески! Когда Ольга посвящала все свободное время на пароходе изучению языка своей новой родины, Эдит только ужасалась, изредка заглядывая в учебник и пытаясь прочесть греческие слова: эстиа – очаг, дакри – слеза, дэндро – дерево, дилина – сумерки, кала нэа – хорошие новости, агапи – любовь… Родным языком Эдит был английский, также она превосходно говорила по-французски и по-немецки, но греческий почему-то пугал ее. Наверное, думала Ольга, мисс Дженкинс уже не раз пожалела, что согласилась сопровождать свою воспитанницу в эту далекую, странную, обильно политую кровью, измученную, полунищую страну с легендарным, волшебным прошлым.
– Я спрашиваю, эта женщина уже очнулась? – повторил человек по-немецки.
Ольгу, помнится, с первой минуты на греческой земле поразило, как много ее жителей говорят по-немецки. Ну, это понятно, ведь прежний король и королева были немцы. А теперешний – датчанин. Что же, теперь все греки станут датский учить? Или русский – родной язык их королевы? Хотя очень может быть, что русской королевы они лишатся с минуты на минуту… И королевы, и наследника престола… Ольга вздрогнула от этой ужасной мысли и беспомощно повела глазами.
