В истории русского народа доселе изображали одну только Русь исторически общественную, забывая Русь семейную, может быть, единственную в жизни северных народов. Кто опишет нам нашу жизнь? Неужели чужеземцы? Мы одни можем верно изобразить свою жизнь, представить свой быт со всеми изменениями; этого Россия ожидает только от русских. Ни один чужеземец не поймет восторгов нашей семейной жизни: они не разогреют его воображения, они не пробудят таких воспоминаний, какими наполняется русская грудь, когда ее быт совершается воочию. В родных напевах, которые так сладко говорят русской душе о родине и предках; в наших сельских думах, которые так умильно вспоминают о горе дедовском; в наших сказках, которые так утешно радуют русских детей; в наших играх, которыми утешается молодежь после тяжких трудов; в наших свадьбах, в которых так резво веселится пылкая душа мужающих поколений; в суеверных повериях нашего народа, в которых отражается общая мировая жизнь, – вмещается вся семейная русская жизнь.
Напрасно думали, что только одни записи летописцев могут служить основанием для истории русского народа. Разве наши песни, наши сказки, наши думы, наши поверия были выражением других народов? Нет! Это все было в нашей родной стороне, это все высказывалось нашими предками, и обо всем этом забывают говорить в историях русского народа. Если бы чужеземец спросил: «Что вам осталось от вашей старой семейной жизни?» Мы бы с гордостью пригласили его на русские святки в старинный боярский дом, и там, указывая на разгул народных фантазий, сказали бы ему: «Вот ей памятники! Вот наша старая русская жизнь!» Было время, когда всем этим дорожили, когда все это любили, когда все это берегли, как сокровище. Образованные европейцы восхищались нашими песнями; но можно ли их восторг сравнить с нашим восторгом? Они в нашей народной поэзии слышали только отголоски, вылетевшие из восторженной души; но они не могли постигать наших дум, создаваемых вдохновением и восторгом в полном наслаждении семейной жизни.
Много погибло на нашей родине отечественных преданий, драгоценных для истории, незабвенных для потомства. Краса русских князей, враг неправды и злодеев, витязь отважный, чудо вековое – Мстислав Удалый величаво красуется в нашей истории и славится памятью в думах народных. Историки об этих думах не знают. Мы переводим вздорные повести, а не хотим вспомнить о думе: Иван-озеро, думе неподражаемой. Какая-то непостижимая сила сберегла для нас памятники угаснувшей словесности: Песнь о полку Игоревом и Сказание о Куликовской битве. Если бы народные думы были изданы, то верно все слова, непонятные в Песне о полку Игоревом, сроднились бы с нашими понятиями, и тогда, может быть, постыдились говорить, что наших Баянов не бывало, что эта песнь есть современное наше произведение.
Русские любили места, где они родились, где жили предки, где стояли грудью за родину. Там, в звучных словах славилась родина, славилась хижина, славилась река, близ которой ликовал свою победу дед и прадед. Реки: Волхов, Москва, Волга, Ока, Дон, Дунай, Днепр – не забыты русскими. Игривое воображение, олицетворив богатырскою отвагою победные берега рек, произвело прелестные народные создания. Так, песня о Доне имеет свою неподражаемую оригинальность, свою вековую самобытность, свою первобытную поэзию, свою историю. Волхов, безмолвный свидетель великих событий, воскрешает забытые народы. Ока грустно припоминает о набегах татар, стесняет грудь песнопевца и тяжелым звуком навевает бывшее страдание отчизны. Волга, утолявшая жажду бесчисленных племен, памятна песнями и разбоями. В песнях днепровских славится двор великого Владимира, его могучие богатыри, его отважные походы. Дунай говорит нам о других, забытых русских походах. Это все оглашается и доселе в разных селениях; но об этом немногое напечатано.
