Красотою слова или красотою фразы можно восхищаться точно так же, как пожаром вечерней зари, или звуками музыки, или красками живописного полотна, или плавными изгибами старинной вазы.
Чудо чудное, диво дивное, но в русском языке – с его богатейшей лексикой – постоянно не хватает слов!
Чтобы ярче и проникновенней выразить свои чувства, передать своё отношение, отобразить «существенность» – приходится вновь и вновь создавать сочетания звуков, неслыханных досе́ле.
В 2014—2016 годах мне довелось стать невольным свидетелем ошеломительного, неудержимого словотворчества народа России. Было бы очень жаль, если бы вся эта свежая, дерзкая, звучная лексика со временем потускнела, поистёрлась, ушла из памяти людской; канула в Лету без следа…
Вдруг захотелось сохранить, уберечь новые слова и выражения, хотя бы их малую толи́ку.
Так появилась эта книга.
Июль 2016 года.
Язык есть исповедь народа.
Князь П. А. Вяземский
Год 2014 – переломный год, – был необычайно щедрым на яркие слова и обороты.
Неологизмы сыпались как из рога изобилия. Существительные оглаголивались; фразы склеивались; антономазия цвела и благоухала.
Географические названия очеловечивались. Множились слова-обрубки.
Синонимия сходила с ума.
В воздухе было разлито предчувствие Третьей Мировой человекобойни…
«Не лѣпо ли ны бяшетъ, братiе, начяти старыми словесы трудныхъ повестiй… Растѣкашется мыслію по древу, сѣрымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы… Луцежъ бы потяту быти, неже полонену быти…»
Русской речи тысячи лет. Она живёт и развивается по своим собственным законам, не очень-то подчиняясь различным бездумным указам и замудрённым правилам.
«Не до́лжно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка», – писал А. С. Пушкин.
Русский язык сам собою правит.
В начале XXI века стихия вольной народной речи вырвалась на просторы Интернета. В результате образовалась особая, переходная, третья форма русского языка: устно-письменный или визуальный язык.
«И сражусь с ними мечом уст Моих»,1 – сказано в Библии.
А что, неплохо было бы овладеть столь благородным оружием! Но этот «меч уст своих» необходимо сначала выковать и закалить, а затем наточить и отполировать до зеркального блеска.
Нехватка личной свободы искупается у нас языковы́ми вольностями: гульливым ударением2, своенравным порядком слов, сильной и язвительной лексикой.
Вольное русское слово чарует и околдовывает; оно бередит раны и веселит сердце, врачует душу и восстанавливает попранное чувство справедливости.
Одно-единственное, вольное русское слово может превратиться в окончательный приговор какому-либо политическому деятелю. Или стать лексическим памятником исторического события.
Каждый неологизм наш – или прозрение, или пророчество.
Свою «Историю Пугачёвского бунта» Пушкин завершает словами: «…Народ живо ещё помнит кровавую пору, которую – так выразительно – прозвал он пугачёвщиною».
Наше время удостоилось от народа не менее звучного наименования.
С первоначального, беспечального детства родители, зачастую сами того не ведая, «вооружают» своё чадо разнообразными корнями, суффиксами, приставками и флексиями, которые будут служить ему всю оставшуюся жизнь.
Вырастет дитятко, глядишь, всё и пригодится, в дело пойдёт.
Весь язык русского народа литературен.
Живая русская речь, не ограниченная жёсткими рамками, всегда вольнолюбива, всегда насмешлива и непокорна.
Народ3 уже не безмолствует.
Народ сопротивляется – пока в основном словесно, в том числе с помощью приставок, суффиксов и моделей российского словообразования, проверенных веками.
