На деревню опускались сумерки,
характерные блики на экране – прощание заходящего солнца, чьи
последние лучи захватил в свой равнодушный плен объектив
камеры.
Вместе с заходящим солнцем,
заканчивают свою работу и люди. Худые, черные лица озаряются
белозубыми улыбками, всюду слышится веселый смех. Да и к чему
унывать? Работа закончена, начинается праздник. Со всех
концов, в центр деревни стаскивают дрова и начинают разжигать
костер, подбрасывая топливо до тех пор, пока языки пламени не
достигают высоты в половину человеческого роста. Эти люди умеют
быть благодарными. Они провожают солнце и будут рады его
возвращению.
Камера равнодушно фиксирует появление
все новых людей. Они очень разные – одни одеты лишь в штаны или
вовсе набедренные повязки, другие щеголяют разномастной полувоенной
формой, а также оружием, которое стараются держать под рукой.
Объединяет их всех радость и желание принять участие в грядущем
веселье, которое начинается с завываний местного шамана:
«Ун-на Ахте-ре-цом!» - кричит
раскрашенный ритуальными узорами старик.
«Ун-на Ахте-ре-цом!» - вторит ему
толпа.
«Ун-на Ахте-ре-цом!»- мягко
запевают молодые девы, с ритуальной раскраской вместо одежды, и
вступают в круг, где начинают танец. Под нарастающий бой барабанов
в круг вступают молодые охотники племени и, на ходу разбирая
партнерш, вступают в танец.
«Ун-на Ахте-ре-цом!» - вопит
разгоряченная толпа, в то время как шаман окончательно ушел в мир
духов и принялся завывать на высокой ноте.
Кадры быстро меняются. Оператор
стремится охватить происходящее целиком.
Мелькающие в отблесках костра
радостные лица, красота узоров на обнаженных телах, простой, но
завораживающий ритм барабанов. Первобытная красота, которая
неожиданным образом прерывается.
Встревоженные крики с окраины деревни
врываются в, созданный людьми, уголок радости и возвращают их в
реальность. Оператор растерянно переводит объектив в сторону
источника криков, которые вскоре сменяются выстрелами.
Люди перед костром мгновенно
преображаются. Те, что в форме, метаются в поисках брошенного на
земле оружия, остальные расхватывают палки, самодельные копья и
даже пылающие поленья из костра, а затем группируются вокруг,
сгрудившихся в стадо, женщин и детей.
«Нуу-а-нни! Нуу-а-нни!» – кричит
чернокожий мальчишка лет двенадцати, дергая оператора за рукав. Его
лицо попало в кадр лишь мельком, но зато объектив камеры замер на
руке с ножом. Оператор знает, что по местным мерками тот уже воин и
что он очень напуган. Объектив камеры хаотично мечется по деревне,
выхватывая лишь небольшие куски происходящего.
«Нуу-а-нни! Нуу-а-нни!» – продолжает
кричать мальчишка, пытаясь оттянуть оператора к остальным, но тот
растерян и ничего не понимает.
Внезапно воздух пронзают дикие,
нечеловеческие визги. Трудно различимые в темноте тени выскакивают
с разных сторон и кидаются к толпе. Вооруженные огнестрельным
оружием люди открывают суматошный огонь, не заботясь о сохранности
хлипких стен тростниковых бунгало. Мелькают вспышки, гремят
автоматные очереди.
Дрожащая, в такт рукам оператора,
картинка показывает зрителю весь творящийся хаос.
Внезапно что-то мелькает прямо перед
объективом камеры. Следующим кадром зритель видит человека, с
отчаянием ухватившегося за палку, заостренный конец которой с силой
вошел ему в грудь. Оператор заворожен, открывшейся ему
картиной, видом человеческой смерти. Он наблюдает за тем, как
жизнь уходит из человеческих глаз. И даже когда это происходит,
оператор не в силах отвести объектив в сторону.
Внезапное движение в кадре выводит
оператора из оцепенения и все внимание концентрируется на
мальчишке, который, подхватив автомат убитого, с воинственным
криком, дал очередь куда-то в темноту, а затем побежал в сторону
окраины деревни.
