Марья Петровна сидела у окна. Скучала. Скучала так, что даже вязать не хотелось. Телевизор бубнил что-то про урожай, кот Васька храпел на антресолях, а мысли уплывали куда-то вдаль, к горизонту, замытому июльской дымкой.
"Ну вот, опять…" – подумала Марья Петровна, глядя, как пылинки танцуют в луче солнца, пробившемся сквозь неидеально протертое стекло. Скука была густой, как кисель, и липкой, как варенье на пальце.
Вдруг ее взгляд упал на подоконник. Там, в углу, где всегда скапливалось больше всего "живности", примостилась внушительная колония пыли. Не просто серый налет, а целые структуры! Башенки, каньоны, какие-то неведомые пылевые мегаполисы.
"Интересно," – мелькнула абсурдная мысль, – "а сколько их тут? Сколько этих пылинок?"
Скука мгновенно трансформировалась в научный азарт. Марья Петровна схватила лупу, оставшуюся от покойного мужа-филателиста, и прильнула к подоконнику.
"Раз… два… три…" – шептала она, водя лупой над пыльным царством. – "Сорок семь… сорок восемь… Ой, эта большая, считать за одну или за три мелкие? Ладно, за одну. Сорок девять…"
Кот Васька проснулся, зевнул и уставился на хозяйку, словно наблюдая за редким видом безумия.
"Сто двадцать… сто двадцать один… Господи, вот еще одна стая прилетела с занавески! Сто двадцать два, двадцать три…"
Дверь на кухне скрипнула. На пороге возникла соседка Алевтина Михайловна с чашкой – вернуть сахар, занятый вчера.
"Марьюшка? Ты чего это там…?" – Алевтина Михайловна замерла, увидев картину: соседка, сгорбившись у окна, яростно что-то считает через лупу.
Марья Петровна вздрогнула, оторвалась от исследования.
– А? Ой, Алевтина! Я… пыль считаю. На подоконнике.
– Пыль? – Алевтина Михайловна осторожно подошла ближе. – И… много?
– Уже сто двадцать три штуки насчитала! – с гордостью доложила Марья Петровна. – Но это только в этом секторе. Вот смотри, тут целый мегаполис! А вон там – горный хребет.
– Штуки? – Алевтина Михайловна прищурилась. – А они… одинаковые? Как считать-то?
– Ну как же! – оживилась Марья Петровна. – Вот мелкие – за единицу. Вот эти, покрупнее, но рыхлые – тоже за единицу. А вот эта, монолитная, прямо скала! – за нее, наверное, полторы надо…
– Полторы? – Алевтина Михайловна задумчиво поставила чашку на стол. – Это же нечестно. Она одна, а полторы? Надо или за одну, или за две.
– Но она же ОЧЕНЬ большая! – парировала Марья Петровна.
– Тогда за две! – твердо решила Алевтина Михайловна. – Чего мелочиться-то? Давай сюда лупу, я проверю твой учет.
И вот уже две дамы сидели у окна, уткнувшись головами в пыльный угол подоконника, горячо споря:
– Смотри, смотри! Вот эта откололась от скалы! Теперь скала – это уже одна целая, а отколовшаяся – отдельная единица! Значит, у нас +1 к общему количеству!
– Ага! И не забудь про ту, что только что приземлилась с потолка! Видишь, вон она, медленно опускается… Лови ее взглядом!
Васька фыркнул и ушел обратно на антресоли. Глупости какие-то. Лучше поспать.
А Марья Петровна вдруг поняла, что скука куда-то испарилась. Совсем. Теперь у нее было важное дело, коллега по исследованию и целый микрокосмос на подоконнике, требующий строгого учета. И, конечно, спорный вопрос: считать ли пылевую "скалу" за полторы единицы или за две?
"Главное," – подумала она, глядя на соседку, азартно водящую лупой, – "чтобы муж Алевтины не потребовал обратно свою лупу для марок. А то придется переходить на визуальный подсчет. Или… завести микроскоп?"
Скука? Какая скука? В мире, где есть пыль и соседка с сахаром, скучать просто некогда! Особенно когда на кону – точная статистика пылевого мегаполиса. Вдруг это пригодится при нашествии инопланетян? Или для оправдания перед мужем, почему пылесос опять не включали? "Мы же научную работу проводим, дорогой!"
