Никто так и не оборвал его жизнь. Как будто весь Равновесный Мир сговорился, чтобы он мучился, пока способен чувствовать.
Живые люди не подарили ему удар милосердия. В них не осталось ни капли сострадания – лишь ненависть. И они бросили его умирать. Тот, что уже однажды поставил его жизнь под вопрос, – и он тоже не стал руки марать.
Неужели его персона отвращала их настолько?..
«Что я им сделал? Я же… просто следовал кодексу. Они меня ненавидят? Все они? Но за что?.. Я не заслуживаю пренебрежения! Я достоин… хотя бы умереть без мучений».
Он много думал об этом, но отказывался верить. Его ведь все любили. Уважали. Чтили. Пророчили прекрасное будущее. Особое место в обществе.
В ходе долгих, тоскливых измышлений он отчаялся на безумный шаг. Смерть была бы избавлением. И, если на пути к нему придётся окунуться в кипящий чан боли, пускай.
Здесь его тоже ждала неудача. Твари обходили стороной, игнорируя больного в упор: сколько ни кричи, ни кидайся мусором, им всё равно.
Сил жить в этом немощном теле не оставалось. Его мучила жажда. Душил голод, хотя есть едва ли хотелось. Голос он уже надорвал и просто сидел, где его бросили. Выл утробно, никому не нужный. Боролся сам с собой, пытаясь не уснуть. Но тщетно.
Усталость, в конце концов, своё взяла. Захлёбываясь горькими слезами и густыми соплями, кашлял, надрывался. А потом затих. Он впал в беспамятство, не способный даже пошевелиться. Ему не суждено было проснуться.
Почти незаметно, тихо умер. В мир иной его провожали далёкие раскаты грома.
Его история не нова. Просто очередная жизнь в Городе оборвалась…
Или нет?..
Кто бы знал, сколько времени он пролежал так на перекрёстке. Очнулся же, когда армада грозовых туч уже подбиралась к северным районам. Самочувствие нельзя было назвать ни хорошим, ни плохим. Ему попросту никак. И всё равно, что-то в нём изменилось. Хотя бы это оказалось явным.
Руки стали молочно-белыми. Прямо как у…
«Это… не может быть! Нет! Нет! Почему? Почему так? Почему я?»
Внутренний голос его дрожал, переходя в отчаянный вопль. Он всё понял, сразу же. То, что происходило дальше, лишь подтверждало его догадку.
Тело – собственные конечности! – больше не слушалось. Он поднялся с насиженного места, хотя совсем того не хотел. В отчаянии попытался закричать, но звук так и не вышел за пределы его сознания. По крайней мере, сразу. Узник без конца лепетал, умолял самого себя прекратить. И в конце концов, своего добился.
Зловонная пасть людоеда дёрнулась. Два слова вышли наружу:
– Хватит… Невыносимо…
Попытка себя оправдала. Он даже посчитал, что способен вернуть контроль над телом. Наивный. Без конца болтал, силился отвоевать управление конечностями обратно. Всё без толку, и всё, как об стенку горох. Заражённый организм жил сам по себе.
«Неужели… Я здесь… навсегда?» – в ужасе осознавал он.
– Навсегда…
Смириться с таким было невозможно. Его душа оказалась заперта, лишенная всякой свободы, кроме свободы мысли. Куда смотрела тварь, туда и он. Что чувствовала она, передавалось и ему. И оттого ужаснее, что сознанием несчастный не мог даже переключить своё внимание.
Явь глазами заражённого засасывала его, делая соучастником.
Чудовище, которым он стал, бесцельно сновало и пыхтело себе под нос. Упырь горбился, потерянно плетясь по мостовым. Голод неуклонно нарастал и как будто обострял все прочие чувства. Включая нюх.
В какой-то момент он почувствовал запах человека – здорового выжившего. Немного сладковатый пот из подмышек. Мокрые волосы. Чуть влажные от страха чресла. Остаточная нотка сладких духов на масле жожоба.
Тварь возбудилась, насторожилась, начала медленно подбираться к ближайшей телеге – казалось бы, брошенной. Рядом с ней валялись обглоданные трупы лошадей. Над ними вились мухи, пытаясь напитаться тем, что осталось.