Тьма накрыла город свинцовым небом по которому рыскали чёрные ночные облака, завывал холодный ветер, ища одиноких запоздалых прохожих, чтобы попытаться сорвать шапку, вырвать из рук зонт, или на крайний случай, просто окатить с ног до головы холодным проливным ночным дождём.
Степаныч небольшого роста, щуплый, с копной седых волос и редкой, можно сказать козлиной растрепанной бородкой, мужичок ,кряхтя от боли в суставах, прилег на топчан, застеленный бордовым шерстяным ковром. Он погасил свет и попытался заснуть. Но ему что-то как-то не спалось, он всё ворочался на жестком казенном матрасе, пытаясь найти то положение тела, где бы не ныли его старые кости. Осень всегда обостряет старые болячки, так, что даже мерзавчик, который Степаныч принял на сон грядущий заснуть ему не помог.
Работа сторожа, конечно не сахар, весь день сидеть на сквозняке, вот суставы и заныли, но это была плата за возможность читать на рабочем месте и не часто видеть жену, беспокойную женщину. В принципе Степаныча можно было назвать самым счастливым человеком на земле, но как обычно, для полного счастья всегда чего-то не хватает.
Жил он неподалеку от склада, который и сторожил. Жена его Нина Петровна была бойкой пенсионеркой, которая не могла просто так сидеть без дела, выдумывая себе разные задания, даже там, где их не было. Она была в курсе всего, что происходит в подъезде, стране и мире и имела на все свое мнение.
– Во всем виноваты империалисты, – частенько говорила она в запале.
Степаныч кивал, соглашался и не спорил, понимая, что своей неуемной энергией и зычным голосом, Петровна заставит его признать свою правоту. Робкие попытки объяснить, что вода из крана течет из-за того, что износилась кран букса, натыкались на стену непонимания и мощный торс Петровны.
– Какая ещё кран букса?– поднимала брови Петровна,– Слово не наше, оно ихнее, а значит и букса эта не наша, а внедрена сюда империалистами, чтобы продать нам в втридорога и на эти деньги построить себе виллы.
Хоть Степаныч в глубине души протестовал, но вслух это говорить при Петровне не решался. График работы сторожа позволял Степанычу меньше её видеть, а это было очень важно, для его психического здоровья. Он лежал на топчане с закрытыми глазами и перебирал в голове всю свою жизнь, от рождения, в большой тёплой избе, где пахло котом и щами, школу, где старшеклассники дразнили маленького Степаныча «Песюн», намекая на его небольшой рост, службу в советской армии, в степном унылом краю, где старослужащие заставляли собирать бычки по урнам, переезд в город и работу на заводе токарем, где начальник цеха, грузный мужик в засаленной спецовке научил его начинать каждый рабочий день с полстакана водки,приговаривая,– «Мастерство не пропьёшь, даже если очень стараться.»
Короче,всю свою жизнь. Ему стало горько и обидно, что в принципе, она прошла, а впереди его ждали только ноющие суставы, и громкоголосая Петровна и Степаныч пригорюнился. Да, его жизнь уже катилась к закату, он стал больше выпивать, особенно после переезда сына Алексея к невестке, с которой у Степаныча отношения никак не склеивались. Но он принципиально не хотел лезть со своими советами в семью сына, они эти их отношения были какие-то сложные, на грани истерики и развода. И когда Алексей жаловался на невестку, он всегда приговаривал:—«Главное, чтобы Петеньке хорошо было». И по всему видимо было именно так, Петеньке, внуку, было хорошо, ведь он после сор родителей вообще перестал навещать деда с бабой, ну или его мать запрещала. Степанычу это было неизвестно.
Мочевой пузырь Степаныча напомнил о себе резким позывом и он, кряхтя с трудом встал, всунул ноги в растоптанные башмаки и шаркая по полу проследовал для облегчения в сортир. «Ну раз встал, так чего бы не выпить», —вдруг подумалось ему, но он отогнал эти мысли. Степаныч кряхтя и охая постоял над сортиром и после почувствовал в теле приятную легкость. Тут же желание выпить накатило с новой силой и предвкушая момент соединения себя и спирта в желудке приятно забурлило и он уже не сомневаясь, открыл маленький квадратный холодильник, который приютился напротив его кушетки и достал початую бутылку водки, зубами вытащил пластиковую пробку , налил содержимое в стакан, поджидающий хозяина на столе, запрокинул назад голову и одним отработанным годами движением, залил содержимое в рот, проглотив горькую, как его жизнь, жидкость и ни капли не поморщившись, вытер ладонью остатки со рта и покрякивая сел за стол и вытащив сигарету закурил. Его окутал сизый терпкий дым. Он внимательно смотрел на разгорающийся от затяжки уголёк и чернеющий пепел и думал, что так же , как эта сигарета, прогорает человеческая жизнь, оставляя после себя лишь пепел в пепельнице, смолу в лёгких и дым, который развеяться ветром. Его усталые глаза, смотрели на мерцающий в темноте уголёк и становились всё тяжелее и тяжелее потихоньку слипались. Наконец голова упала на грудь, рука ослабела и недокуренный окурок выскользнул между пальцами и упал на пол, прямо туда, где валялся скомканный старый газетный лист, который Степаныч кинул под стол в мусорку, в обед, да промахнулся..
