Укутанное белесой дымкой, море словно бы застыло под палящим августовским солнцем, и силуэты двух эсминцев поддержки, которые виднелись на горизонте, казались морским пехотинцам призрачными видениями. Еще немного, солнце войдет в свой зенит – и силуэты грозных кораблей растают в голубоватом поднебесье, словно дрейфующие в южных широтах айсберги.
Всего несколько минут назад корабельные орудия умолкли после очередного артиллерийского налета на позиции румын. И теперь моряки время от времени настороженно посматривали то на корабли, которые успели отойти поближе к невидимому отсюда порту, под защиту зениток, то на простиравшуюся перед ними степную равнину, за которой, по холмистой гряде, проходила зыбкая линия фронта. Само присутствие этих судов дарило морским пехотинцам надежду на артиллерийскую поддержку и в какой-то степени сдерживало прыть врага, теперь же…
Где-то там, за холмами, скрывалась привычная для их взоров низина, в которой оставались взорванные орудийные капониры и целое, в бетон и камень облаченное, подземное местечко береговой батареи, гарнизон которой еще вчера составляли эти морские пехотинцы[1]. Так что сегодня степные канониры с тоской вспоминали уже такие обжитые, на глубину до тридцати метров упрятанные, подземные казармы, рядом с которыми располагались электростанция, камбуз, лазарет и всё прочее, необходимое для войны и жизни.
Там, «закованные» в броню, словно в мощные латы, канониры чувствовали себя уверенно и защищенно, как и должны чувствовать себя настоящие артиллеристы, боги войны, которых враги на сорок километров окрест смертельно боялись, и на которых свои, на тех же сорока километрах окрест, неистово молились.
Жаль только, что господствовала их батарея в этих краях слишком уже недолго. Лишь во время обороны города артиллеристы по-настоящему, солдатским умом своим осознали, какой грубый просчет допустило когда-то командование армии. Создав столь мощный, почти неуязвимый береговой артиллерийский комплекс, оно совершенно не позаботилось о том, чтобы прикрыть его хотя бы двумя-тремя дотами; хоть какой-то заранее подготовленной и надежно укрепленной линией обороны. Не говоря уже о создании на основе этой дальнобойной батареи столь же мощного укрепрайона.
Хранимые всего лишь поредевшими цепями бойцов пограничного полка НКВД с востока и полка морской пехоты – с севера и северо-запада, их грозные дальнобойные орудия, с шестиметровыми стволами в восемнадцать тонн весом каждый, оказались совершенно беспомощными и бесполезными в ближнем бою. Вот и получилось, что эта на века, как многим представлялось, созданная батарея сумела продержаться всего-навсего четырнадцать суток со дня первого залпа, а на пятнадцатые уже была высажена в воздух собственным гарнизоном, дабы не досталась врагу. «Причем какому врагу?! Какому там, к дьяволам, врагу! – бессильно сжимали кулаки вчерашние степные канониры. – Каким-то бездарным румынским воякам, которые не сумели противостоять им ни в одном штыковом бою, ни в одной рукопашной!»
И самое ужасное заключалось в том, что изменить что-либо в этом ходе событий было уже нельзя. Ни отбить, ни, тем более, восстановить своими же руками погубленную батарею теперь уже было невозможно. Поэтому ничто так не угнетало сейчас береговых комендоров, как то бессилие, которое порождено было совершенно несправедливым, не по силе и храбрости их, понесенным поражением.
– Как считаешь, комбат, батарею нашу эти вояки мамалыжные все-таки сумели взять? – мрачно поинтересовался старший лейтенант Лиханов, выждав, когда Гродов наконец оторвется от бинокля.
