За полтора года до основных событий
Морозный воздух проникал буквально в каждую клетку организма, ветер забивал не только дыхательные пути, но и поры на коже. Собачий холод, что слышался потрескиванием воздуха при выдыхании тепла из лёгких.
Окна сталинских пятиэтажек манили теплом и уютом. В одну из них спешил Лукьян, перехватив одной рукой мешок с уловом, другой ящик-стул для рыбалки. Остальные снасти бросил в машине, утром отгонит в гараж.
Квартира встретила жаром центрального отопления, таким же трескучим, как мороз на улице. Разулся, разделся, Мирон по прежнему мой надзиратель, а я его задание. Бросил верхнюю одежду в прихожей невнятной кучей. Прошлёпал босыми ногами на кухню, поставил кастрюлю с водой на плиту – под пельмени с олениной, – сразу отправился в ванную комнату, потирая в нетерпении руки.
Минут двадцать – и наваристый бульон с сытными пельмешками готов. Под холодную водочку, да с сугудаем[1] из северного гольца, собственноручно пойманным. Эх!
Хорошо-то как, Настенька!
«Настеньку» бы ещё какую-нибудь рандомную под бок, но «Настеньки» не было, и чёрт с ней. Хватило в своё время Лизоньки. Сейчас бы не под горячим душем отогревался, мечтая о тягучей, ледяной, сорокоградусной, а на очередной концерт без заявок любовался.
Вышел из ванной комнаты, хлопнув резинкой трусов по упругому животу. Накрыл на стол, достал бутылку, покрывшуюся лёгким инеем, вдохнул аромат с паром из тарелки, сглотнул слюну в нетерпении.
Зачем Настеньки, когда жизнь и так полна удовольствий.
Звонок телефона отвлёк от бутылки, к которой уже тянулась рука. Ответил после секундного замешательства – номер стационарный.
– Андреев, – гаркнул с раздражением.
У него выходные, пусть хоть потоп на работе – не его проблемы.
– Андреев Лукьян Николаевич? – проскрипел женский, явно немолодой, показавшийся казённым голос.
– Он самый.
– Андреева Елизавета Максимовна ваша жена?
– Бывшая жена, – поправил Лукьян, сморщившись.
Он искренне верил, что бывшая жена навсегда покинула его жизнь. Исчезла, испарилась, сгинула, провалилась в преисподнюю – пофиг, на самом деле, лишь бы не видеть её никогда.
– Вам необходимо подъехать в перинатальный центр. Сегодня сможете?
– Куда? – нахмурился Лукьян. – Какой центр?
– Перинатальный. Роддом, – выдохнули на том конце с раздражением, будто каждый среднестатистический мужик обязан знать значение слова «перинатальный», тем более тот, который дело с детьми иметь не собирался никогда в жизни. – Ваша жена родила мальчика, вам необходимо приехать, речь в вашем сыне.
– Елизавета Максимовна мне не жена. И мальчик – не мой сын, – отчеканил Лукьян и сбросил вызов.
Испортила настроение, гадина. Мгновенно расхотелось есть, пельмени не манили, водка с сугудаем тем более.
Кто именно гадина – звонившая, с казённым голосом, или Лизка, – разбираться не хотелось. Шли бы они обе куда подальше.
Телефон настойчиво перезванивал несколько раз, пока Лукьян всё-таки не ответил. Бесясь, записал куда подъехать, оделся и пошёл на улицу, матерясь на мороз и весь белый свет, которого, к слову, в Норильске, в конце ноября, не видно. Сумерки меньше, чем на час – вот весь световой день.
Через полчаса он сидел в светлом, просторном кабинете, расположенном в современном, недавно построенном здании перинатального центра. На крыльце которого толпились счастливые родители, родственники, болтались на ветру воздушные шарики, сморщенные от мороза – такой вот символ счастливого родительства.
Какое счастье, такой и символ.
– Елизавета Максимовна отказалась от ребёнка, – произнесла одна из женщин, сидевших напротив Лукьяна, таким тоном, будто это он лично отказался.
Лукьян несколько раз прочитал бланк отказа от ребёнка, написанный рукой бывшей жены, умом понимая, что ожидал чего-то подобного от Лизы. Внутри же нечто иррациональное, чему не найти иного объяснения, кроме как «душа», отвергало то, что видело.
