И я коснулся дна и,
оттолкнувшись,
вверх поплыл на свет
неведомых,
невидимых планет…
Старинная дэльская песня
Дважды в месяц, на новую и на полную
луну, все жители Шолоха крепко запирают двери своих домов.
В это время смутные тени в
тёмно‑зелёных одеждах выходят в лес. Их неясные лица под глубокими
капюшонами дышат золотом старинных гобеленов, а ярко‑оранжевые
фонари освещают им путь. Шаги незнакомцев легки: ни одна травинка
не чувствует их тихой поступи. Всюду царит безмолвие. Не крикнет
птица, не шелохнётся листва старой ивы.
В такие ночи Шолох, столица Лесного
королевства, безраздельно отдан духам.
Мы называем их бокки, потому что на
древнем наречии Восточных Пределов «бокки» означает «искра»,
«тайна» и «непостижимое».
Бокки бродят по всему городу. Они
кружат по дубовым рощам, выходят на центральные улицы, спускаются к
бурным водам реки Нейрис. Иногда они подолгу стоят под окнами того
или иного дома, и только фонари со скрипом раскачиваются на
ветру.
Никто не смеет нарушить дозор
бокки‑с‑фонарями.
Нельзя препятствовать их скорбным
прогулкам. Они – егеря старых королей, важнейшая часть нашей
истории. Признавая право бокки на две ночи в месяц, мы будто
снимаем шляпу перед богами‑хранителями, без которых Шолох никогда
не стал бы Шолохом.
Но… как быть, если дух уже битый час
топчется на твоей клумбе и колотит, колотит, непрестанно колотит в
окно фонарём?
– Вот зараза! – Ка́дия поднялась из
кресла и потопала к нарушителю спокойствия. От обжигающего чая нос
подруги раскраснелся, оттеняя её пшеничную шевелюру.
– Эй, ты, призрак! – Кад ткнула
пальцем в стекло. – А ну брысь отсюда!
Ноль эффекта. Бокки по ту сторону
продолжал бесчинствовать.
Хотя я на его месте поумерила бы
пыл: Кадия страшна в гневе. Писаная красавица, стражница, дочь
высокопоставленного чиновника и просто боевая натура, она кому
хочешь задаст жару. Будь он хоть трижды «непостижимый».
Я тоже с любопытством подошла туда,
где спальня обрывалась в ночь. За панорамным окном во всю стену,
выпуклым, как аквариум, мир духов плыл под толщей волшебства.
И только бокки всё стучал. Вот
сумасшедший дятел!
– Что будем делать? – прикинула
я.
– Не обращайте внимания! Тогда ему,
наверное, надоест, – предложил Да́хху.
Дахху – это третий и последний из
нашей дружной компании.
Сейчас он полулежал на диване, и
длинный полосатый шарф обматывал его шею свободными петлями, свисая
чуть ли не до пола. Дахху дотошно изучал передовицу «Вострушки»
(лучшая столичная газета, печатается под редакцией Анте Давьера). В
новостях не было ничего интересного, но Дахху, знаете ли,
педант.
И, думаю, он прав насчёт бокки. Я
кивнула и наглухо задёрнула шторы.
– Вот и славненько! – одобрила
Кадия, когда глубокий синий бархат приглушил истерику духа.
Подруга с размаху плюхнулась на
грушеподобный пуф, схватила миску с виноградом и продолжила учиться
ловить ягоды ртом – с подброса. Получалось ужасно! Половина
трагически улетала на пол, но Кадию это не смущало. Её вообще
немногое могло смутить. К сожалению.
Кстати, да, я же не объяснила.
Дахху, Кадия и я – бывшие
однокурсники. Семь лет мы втроём жили у строгого наставника,
магистра Орлина, получая достойное аристократов высшее образование.
Но, на мой взгляд, главным, что каждый из нас обрёл за эти годы,
стали вовсе не знания, а настоящие друзья. Те, за кого держишься
крепко, как за шток‑мачту во время шторма. И кому легко прощаешь
минное поле из винограда на своём ковре.
Мы с ребятами часто собираемся на
совместные ночёвки у меня дома.
Вечеринки всегда проходят одинаково:
мы болтаем обо всём на свете, потом кого‑нибудь тянет танцевать, и
мы пляшем, будто бешеные кочевники, а ближе к утру заваливаемся
спать, и по комнате долго летают уютные шепотки: «Ты уже уснула?»,
«Дахху храпит, зараза», «Давай ему лимоном на язык капнем?».
