…Рожи их были совершенно черны, а под глазами и вокруг рта
обрисовывались широкие красные дугообразные полосы…
«Недостает только хвоста и рогов, — подумал я, — Однако ясное дело
— жулики!»
У одного из злоумышленников, вскочившего на подножку кабриолета,
оказался в руках топор. Подняв его вровень с моей шеей, он трубно
прорычал грубым, хриплым голосом:
— Нечестивый! Гряди за мной в ад!
И.Д.Путилин[1]
1
В тот вечер, с которого и начнется наша история, в одном из окон
двухэтажного доходного дома, коих в те далекие годы имелось
множество в Петербурге, замерцал огонек. Странного в этом ничего не
было - подходил к концу третий день Рождества, а зимой, как
известно, темнеет рано. Да что говорить - в некоторых частях России
не успевал еще начаться рассвет, как вновь наступал вечер. К тому
же в святочные праздники нередко случались гадания, а подобные
обряды непременно проводились при зажжённых свечах.
Дом располагался недалеко от центра города, на пересечении двух
тесных улочек. Выглядел он довольно старым, но добротным, о чем
свидетельствовала хоть и потемневшая, но все же кирпичная кладка.
Когда-то он принадлежал известному в городе купцу, теперь же его
комнаты обрели новых хозяев и сдавались за небольшую плату. Через
дорогу, прямо перед фасадом, тянулся в обе стороны покосившийся
деревянный забор, а за ним - не менее унылого вида пустырь.
Случайный прохожий, решивший заглянуть в щель забора, увидел бы за
ним лишь хилые кусты акации, сиротливо торчавшие из промерзшей
земли, да пару бездомных дворняг, считавших данный участок своим
владением. Еще дальше, за пустырем, изгибалась ограненная
набережной и скованная льдом река.
В такую пору, а пора, надо отметить, выдалась щедрой на холода,
уже с обеда в особняках, квартирах, каморках и на чердаках
привычно зажигались свечи, керосиновые и масляные светильники, а
кое-где, благодаря близости электростанции и статусу жильца,
электрические лампы. Тут и там, сквозь прозрачные занавески можно
было разглядеть украшенную всякой всячиной рождественскую елку.
Чего на ней только не было: нарядные куклы во фраках и платьях,
бумажные конфеты и расписные стеклянные шары, гирлянды и огромные
хлопушки, а на одной елке даже конь в пальто – в общем все, что
могло доставить радость и детям, и взрослым. Как правило, рядом с
лесной красавицей устанавливался большой праздничный стол,
застеленный новой накрахмаленной скатертью. Вокруг собирались
гости, в числе которых, помимо соседей, встречались и жильцы других
домов. Они пили ароматный горячий чай и с упоением играли в
преферанс.
Настоящей примечательностью улиц, по большей части центральных,
являлась в то время подсветка дворцов, огни рекламных вывесок и
фонари, разбавляющие ночную палитру города мутными желтоватыми
мазками. Встречались они повсюду – на заснеженных аллеях и у
парадных подъездов, возле булочных и аптек, внутри курдонеров[2] и
вдоль заиндевевших набережных. Вот и сегодня в их призрачном
свете беспокойно кружились белые хлопья снега.
Холода, надо заметить, настали отменные, а на Крещение,
как и положено, обещали завернуть еще круче. Так что горожане
предпочитали в такое время сидеть по домам, и оттого улицы
выглядели пустыми и одинокими. Не слышались призывы фабричных и
заводских гудков, и даже трамваи вдалеке звенели как будто тише.
Лишь иногда, поблизости с упомянутым домом, разносился смех
какой-нибудь веселой компании, которая вываливалась на морозный
воздух из прокуренного и душного кабака. Но тут же, словно по
команде, к ней подкатывали сани с угрюмым и бородатым извозчиком.
Копыта лошади взметали снег и гуляки, распевая песни и размахивая
шапками, мчались куда-то в конец улицы, пока не скрывались за углом
последнего дома. На этом звуки Петербурга вновь утихали. Могло еще
показаться, как совсем близко, в одной из квартир, чьи-то пальцы
перебирают клавиши фортепиано, но мелодия под ними звучала
настолько тихо, что почти не отличалась от шёпота падающего
снега.
