Из дневника Конана Грейсона
Мог ли я, Конан Грейсон, волк из провинциального английского городка, предположить, что во Франции я переживу самое главное приключение всей своей жизни? Что встречу ту, которая, увы, никогда не станет моей, но которую я буду помнить до конца жизни и с именем которой покину сей бренный мир?
Но обо всем по порядку. Не знаю, конечно, прочитает ли кто-нибудь мои каракули, выведенные нетвердой лапой, пострадавшей во время этих приключений и дрожащей всякий раз, когда я беру в нее карандаш, но мне почему-то верится, что пишу я это не зря. Думал ли я тогда, что в будущем мне не суждено стать великим музыкантом, как и врачом, на которого я долго и усердно учился и от участи работать по специальности сбежал в романтичную, но чуждую мне Францию? Разумеется, нет. Я был весел, полон задора, а в глазах моих сверкали огоньки, которые сверкают у любого молодого волка, еще не столкнувшегося с трудностями и не познавшего горечь проблем взрослой жизни – однообразной, иногда невыносимой и казавшейся мне тогда досадным старческим брюзжанием.
Как сейчас помню, лил дождь. Холодный, пронизывающий. Мою шкуру не спасало даже твидовое пальто, любовно называемое мною ольстером1, а лапы промокли насквозь. Привычная мне английская погода как будто увязалась за мной с Туманного Альбиона. И если бы не огни далекой Эйфелевой башни, сверкавшие россыпью разноцветных светлячков, то я бы думал, что нахожусь на любимой родине.
Редкие прохожие шли, пригибаясь под отяжелевшими от воды зонтами, в то время как я шел с прямой спиной, подставив морду струям и холодному ветру. Да, не понять этим «лягушатникам» истинной прелести непогоды, этой романтики…
Путь я держал в маленькую гостиницу на авеню Сен-Пре, где остановился несколько дней назад по прибытии в Лютецию2. Путь был неблизкий, и я решил срезать его, пройдя через темный парк. Экономщики французы почему-то не зажгли фонари, и в парке было пустынно – прохожие обходили неосвещенное место стороной. Приблизившись к одному из фонарей, я понял, почему он не горит – кто-то разбил его. Пройдя дальше по аллее, я заметил, что и остальные фонари постигла та же незавидная участь: не иначе безобразничали местные мальчишки.
По молодости лет я самонадеянно считал, что мне, волку, да еще и англичанину, нечего бояться. Что со мной ничего не может приключиться. Именно поэтому я бесстрашно шел по вымощенной кирпичиками дорожке и, засунув лапы в карманы, глазел по сторонам. Не помню, о чем таком интересном я думал, хотя себе тогдашнему я бы посоветовал не вести себя как осел, приобрести зонт и вообще не шататься по вечерам не пойми где, поэтому я не сразу заметил, как мне навстречу из непролазной темноты вылетел месье в пальто. Пальто меня заинтересовало, потому что оно было точной копией моего. Морду незнакомца скрывала широкополая шляпа. Отойти в сторону я не успел, да и отходить было некуда, потому что за дорожкой растеклись лужи. Однако, торопящегося прохожего этого не волновало. Он довольно грубо толкнул меня, и я, не удержавшись, рухнул в грязную жижу.
Понадобилось несколько секунд, чтобы я оценил свое дурацкое положение и нашел в себе силы собраться. Грязь забилась в нос, растекалась по морде, затекла за шиворот и бесповоротно испортила мой любимый ольстер. Холодная вода буквально обожгла тело. Нелепо скользнув по жиже ногами, я все же поднялся.
– Лягушатник! – мстительно крикнул я, оглядываясь в поисках своего обидчика. Но никого не увидел. Я стоял, готовый разреветься, словно щенок, и обиженно утирал нос рукавом. В голове вертелись непечатные слова.
