— А вот это, — ответил Голландец
Михель; он полез в ящик и протянул Петеру каменное сердце.
— Вот оно что! — изумился тот,
не в силах противиться дрожи, пронизавшей все его тело. — Сердце из
мрамора? Но послушай, господин Михель, ведь от такого сердца в
груди должно быть ой-ой как холодно?
— Разумеется, но этот холод
приятный. А на что человеку горячее сердце? Зимой оно тебя не
согреет — хорошая вишневая наливка горячит вернее, чем самое
горячее сердце, а летом, когда все изнывают от жары, ты и не
поверишь, какую прохладу дарует такое сердце. И, как я уже говорил,
ни тревога, ни страх, ни дурацкое сострадание, ни какие-либо иные
горести не достучатся до этого сердца.
— И это все, что вы можете мне
дать? — с досадой спросил Петер. — Я надеялся получить деньги, а вы
предлагаете мне камень.
Вильгельм Гауф, «Холодное
сердце»
В этой убогой лачужке, сырой,
плохо запертой, в которой свистит зимний ветер, <…> есть
темные углы, где женщина хранит свои мечты.
Иным выходит сатана из пылающей
груди ведьмы — он оживает, он во всеоружии и вид его угрожающ. Как
бы его не боялись, приходится признать, без него мы бы умерли со
скуки.
Жюль Мишле,
«Ведьма»
Пришло время начать… 31 октября 2009
г.
Крошка сын к отцу пришел,
И спросила кроха:
— Что такое ХОРОШО,
И что такое ПЛОХО?…
И каждый отец сказал своему сыну
правду, только была ли она одинакова? Знаю одно: первая
родительская Правда была окрашена лишь в два цвета, исключительно
чистых, без намека на оттенки. Но прозвучавшая в ответ на вечный
детский вопрос истина заполнила весь монохромный спектр, создала
черно-белый мир во всем его многообразии, во всем великолепии и
ничтожестве.
Это история извечной войны за
человеческую душу. О войне, в которой никогда не бывает перемирия,
не выбираются парламентеры и не спасают белые флаги. Она
продолжается каждое мгновение, незаметно для нас. Каждую секунду
совершается выбор, отраженный в бесконечности интерпретаций, реплик
в душах других. Где вечны метания между полюсов. Где мы просто
живем, добровольно выбрав испытание, которое порой не под силу
преодолеть, но, как ни горька потеря, опыт в награду обещан
бесценный.
Кто из нас не задумывался над этим?
Каждый сам для себя решал, что такое хорошо, каждый сам размечал
пограничную черту, за которую не пускал Тьму, а потом эта черта
незаметно стиралась ежедневными хождениями по комнате, и мы
проводили ее заново, не замечая, что темнота отвоевала несколько
сантиметров и приблизилась. Она всегда была рядом. Но и у нас
всегда был выбор.
Позвольте представить вам Машу. Да,
нашу главную героиню зовут на первый взгляд просто. Но имя порой
решает за нас будущую судьбу. Ее имя означало святость,
жертвенность и бескорыстную любовь.
Точнее она — Мария Сергеевна Фогель.
Пусть фамилия тоже не кажется вам странной — фамилия как фамилия.
Мало ли других, более чудных, в Москве, городе-Вавилоне,
сумасшедшем многослойном пироге, уже поглотившем и до сих пор
поглощающем в нарастающей геометрической прогрессии миллионы
человеческих судеб, стекающихся в столицу со всех городов и весей
не только России, но и заморских пределов. Приезжающих скорее в
поисках проблем на голову, чем в ожидании лучшей доли.
Эта фамилия досталась ей от дедушки
Йозефа, чьи родители, бывшие уроженцы польского Кракова, в поиске
пролетарского эльдорадо[1] переехали с нехитрым скарбом в 1920 году
в Москву. В их молодых сердцах пылала вера в счастливое будущее, в
победу великого Вождя, которого Франц и Ядвига боготворили, чьи
опасные брошюры читали, за чье здоровье и благоденствие втайне от
соратников-атеистов молились Святому Николасу. За чьи идеи не
побоялись сорваться с нажитого поколениями подворья в Величке,
оставив его на стариков родителей и семью старшего брата. Променяли
спокойную жизнь земледельцев на утопическую авантюру, на идеологию
всемирного братства, рискнули начать жизнь с нуля, имея в багаже
лишь необходимую для предстоящей долгой зимы одежду, перетянутую
бечевой подборку подпольной агитлитературы, зачитанный томик
«Капитала»[2] да неистощимую веру в светлое и счастливое
будущее.
