Эта тетрадь была в полиэтиленовом пакете, вместе со старой посудой и дырявыми полотенцами. Пакет лежал на мусорной куче. Обычная общая тетрадь в клетку. На серой обложке, на лицевой стороне, – бурые пятна. Может, это кофе, может, какао. Может, кровь. Исписана она на две трети, убористым, но довольно разборчивым почерком. На первой странице красными чернилами, с претензией на каллиграфические красоты, выведено: Записки Каратеева.
1
Почему я решил об этом написать? Мне кажется, если я изложу эти непонятные и страшные события на бумаге, они не станут так мучить меня. Мне ведь каждую ночь кошмары снятся. Я называю их иссыксуйскими кошмарами.
Произошло все четыре месяца назад, на юге Киргизии, в ущелье Иссык-Су. Как я там оказался? Можно сказать, случайно. Не вернулся бы я тогда за книгой, и вся жизнь моя пошла бы по-другому. Какую все-таки огромную роль играет в жизни человека случай! Не меньшую, чем воля и среда.
Я уже стоял на остановке, когда вдруг решил купить книгу, которую только что в книжном магазине подержал в руках и поставил обратно на полку. Пошел назад. И у дверей магазина услышал жизнерадостное:
– Сколько лет!
Это был Костя. Мы вместе учились в университете. Правда, на разных факультетах. Но общаться иногда приходилось. Три года, после получения диплома, не виделись.
Мы стали обмениваться новостями.
– Где, Олег, трудишься?
– Месяц назад уволился.
– Как кстати! Хочешь прилично подзаработать?
– Конечно. – Была у меня мечта. Купить себе дом. Чтобы ни от кого не зависеть, чтобы чувствовать себя хозяином. Чтобы был свой сад.
– Тогда, Олег, приходи завтра к девяти в контору «Лекраспром». – Он навал адрес. – С паспортом. Я сейчас бригаду формирую. Поедем в Ошскую область. Будем резать лекарственную траву чикинду. Она же эфедра. На чистом воздухе, на лоне природы. Один минус. Стаж не идет: работа сезонная, по договору. Ну, мне бежать надо. До завтра! – У Кости вечно были дела, вечно он куда-то спешил.
Контору я на следующий день нашел не сразу. Костя уже ждал меня. Она представляла собой длинное одноэтажное здание дореволюционной постройки. На огромном дворе размещались гаражи, склады, навесы, Заехала машина, нагруженная мешками не то с травой, не то с хвоей. Такие же мешки лежали под навесами. Въехала на крытые весы.
– Вот эта самая чикинда и есть, – пояснил Костя. – И это – она. – Он показал на длинные параллельные скирды в глубине двора. – Кто-то сырую привез, теперь сушит.
Из маленького домика с надписью «Лаборатория» вышел пожилой бородач. Подошел к нам.
– Припозднился ты что-то, Костик, с выездом.
– Дела задержали.
– Знаем мы твои дела. Небось возил му…
– Ну как, дядя Миша? Всю приняли? – поспешно перебил его Костя.
– Какое всю! – махнул тот рукой. – Посчитали, что в половине мешков трава сырая! Ну, это ладно, это я подсушу. Так они двадцать мешков вообще забраковали! Алкалоидов не хватает, мол. – Бородатый вдруг хмыкнул. – А ты парень не промах! Обычно на чикинду мужики едут. А ты в свою бригаду сразу двух таких девок заманил!
– Один раз, – усмехнулся Костя, – я двенадцати – ровно двенадцати – бабам свидание назначил. В одно время, в одном месте. Пришли все! Я из-за угла наблюдал. Сначала были в растерянности и недоумении, потом все поняли, рассмеялись и разошлись.
Вполне возможно. Костя девушкам нравится. Красноречивый, веселый. Невысокий, чуть сутулый, но красивый. Волосы темные, а глаза синие. Это сочетание, наверно, их больше всего покоряет.
Меня вписали в договор. Выезд был назначен на 8 августа.
2
В этот день я впервые увидел нашу бригаду. Санек был, очевидно, наш с Костей ровесник. Крупный, крепкий. Взгляд бесцеремонный, даже нагловатый. Антону, наверно, не было и двадцати. Движения какие-то скованные. Лицо угрюмое. Маленькие, глубоко посаженные глаза смотрели напряженно и насторожено. Впрочем, прямо в глаза он глядеть избегал. Был он низенький, жилистый. Выступающие надбровные дуги, очень широкий рот, короткая толстая шея и несоразмерно длинные руки придавали его внешности что-то обезьянье. Алиса и Катя, совсем еще юные девушки, казались растерянными. Может, уже жалели о своем решении. Когда я впервые вижу женщину, какой-то внутренний судья, помимо моей воли, сразу определяет, смогу я ее полюбить или нет. Определяет, даже если мне это совершенно неинтересно и не нужно. На этот раз приговор был такой: Алису я не смогу полюбить, а Катю – смогу. Может даже – не смогу не полюбить.
