Тимур
– Отец, ты звал? – просовываю голову в дверь кабинета.
– Да, войди, – кивает сухо.
Медленно двигаюсь к креслу для посетителей, которое находится с
противоположной стороны его массивного дубового стола. Намеренно
шаркаю ногами об пол. Знаю, что старика это бесит. Поэтому я
получаю поистине садистское удовольствие.
– Смотрю, очередную картинку прикупил? – бросаю небрежно,
разглядывая новое «произведение искусства», висящее за его
спиной.
– Эта, как ты выразился, картинка стоит дороже, чем твой
глянцевый автопарк, – пригвождает холодным взором. – А вообще да,
прикупил. Нравится?
– Не-а, – отвечаю нагло, гоняя во рту жвачку. – Как по мне,
мазня мазней.
На самом деле картина и правда ничего. Навевает весеннее
настроение. Но я лучше удавлюсь, чем признаюсь в этом отцу.
– Ничего другого я от тебя и не ждал, – в его голосе нет никаких
эмоций. Он сухой и безжизненный. Словно опавшая листва.
– Ну так чего звал-то? По делу или по сыну соскучился? – не могу
удержаться от сарказма.
– У меня к тебе важный разговор, – не реагируя на мой выпад,
цедит отец. – Поэтому желательно, чтобы ты был серьезен.
– А я что, несерьезен? – наигранно удивляюсь.
– Тимур! – рявкает он. – Возьми себя в руки и сосредоточься.
Демонстративно закатываю глаза, но от ответного комментария
воздерживаюсь.
– И вынь изо рта чертову жвачку. А то как корова на лугу.
Стискиваю зубы, буравя отца неприязненным взглядом. Чавкать
перестаю, однако резинку изо рта не вынимаю.
– В общем, я хотел тебе сообщить, что женюсь, – помолчав,
огорошивает он.
Воцаряется пауза. Прямо немая сцена. Гоголь, мать его.
«Ревизор».
Отец смотрит на меня в напряженном ожидании, а я хватаю ртом
стремительно исчезающий воздух.
– Че-го?! – на выдохе переспрашиваю я, решив, что ослышался.
– Я женюсь, – повторяет мрачно. – На Елизавете Ивановне
Грановской. Ты ее видел.
Да, черта с два, я видел эту бабу. У нее на лице написано
«охотница за миллионами». Последние два месяца отец таскался с ней
на все более-менее важные общественные мероприятия. Я знал, что он
ее потрахивает, но не придавал этому особого значения. В конце
концов, это его выбор и его жизнь.
Но свадьба?! Это зашквар. Батя окончательно из ума выжил!
– А ты не староват для таких дел? – фыркаю.
У меня привычка – прятать боль за едкой иронией.
– Есть выражение «любви все возрасты покорны», – невозмутимо
отвечает он.
– Любви?! – вскидываюсь на кресле как ошпаренный. – Ты сам-то
себя слышишь?! Могила матери еще травой не поросла, а ты уже о
какой-то любви лечишь!
Я злюсь. На себя – за то, что потерял самообладание. На отца –
за то, что у него такая ублюдочная натура. Всю свою жизнь он шел по
головам и сейчас не останавливается. Вижу цель, не вижу препятствий
– это прям про моего папашу.
Не зря же он один из богатейших людей страны. И, наверное, самый
бесчувственный из них.
– Тимур, послушай, – он не повышает голос, но я отчетливо слышу
скрежет металла, – маму уже не вернешь. Поэтому нам обоим нужно
постараться жить дальше.
– Ну у тебя это прекрасно получается, – из меня буквально
сочится яд, потому что я сам им переполнен. – Сейчас обзаведешься
новой женушкой, поселишь ее в своем доме и забудешь, что когда-то
здесь жила мама. Выветришь все воспоминания о ней. Да, пап? Так это
будет? – вскакиваю на ноги и, слегка наклонившись, упираюсь
ладонями в край его стола. – А, может быть, ты уже забыл? Ты забыл
ее, пап?!
– Я не забыл, – чеканит, глядя куда-то мимо меня. – И никогда не
забуду.
В целом старик спокоен, но напряженные желваки выдают его
раздражение.
– Ты помнишь, какого цвета были ее глаза?! – наседаю я, повышая
голос. – Не перед смертью, а когда она была еще здорова.
Помнишь?!
Отец медленно переводит на меня тяжелый, но пустой взгляд. В нем
нет ничего: ни тепла, ни нежности. Лишь ледяное, царапающее
безразличие. Смотрю в холодные черные глаза, и до меня постепенно
доходит, что все это время отец был равнодушен к моей матери. Так
же, как теперь равнодушен ко мне.
