Смысла_нет.kru
Я умер, вынос тела состоится непременно.
Осенний дождик скажет речь, года пройдут степенно.
И колокольный звон, разлившийся над поймой,
Сорвет повязки с ран, немилосердный, больно.
Глаза пустые черепов посмотрят в небо слепо.
Туманной дымкой горизонт задернет стены склепа.
Вдохнет рассвет в себя любовь чарующий беспечный
И слово жизнь, пугающий синоним слова вечность,
Возникнет, чтобы снова умереть…
Вечером в одну из суббот сентября над городом разразился настоящий осенний дождь. Низкие грязно-серые тучи, казалось, хотели отдать всю накопившуюся в них за лето влагу. Вода была всюду. Она водопадами срывалась с крыш домов, змеилась по тротуарам, пузырилась в лужах. Не было места, где бы не оставила она своего разрушительного действия: некогда желтые стены домов потемнели и покрылись потеками, газоны в неверном свете уличных фонарей манили обманчивым блеском трясины. Дух чуть теплой, тяжелой, размокшей земли, перемешанный хлещущими струями с запахом уже тронутых тленом листьев, присутствовал в этом царстве мрака, влаги и сумеречной тайны, коварно съедавшей силуэты городских строений, пробитые кое-где насквозь одинокими электрическими огоньками человеческого присутствия.
Время кончалось прямо здесь и прямо сейчас. Ощущение это неумолимо накапливалось и росло во всем обозримом пространстве, в пределах всего вмещающего ландшафта. Казалось, что дрожит натянутая, готовая вот-вот лопнуть струна.
Подобное чувство приходит обычно, когда случайно попадешься такому вот кромешному ливню и стоишь где-нибудь в незначительном укрытии, с холодной дрожью впивая мельчайшую дождевую пыль, беспорядочно носящуюся в воздухе, наблюдая падающие с неба и вновь восстающие от земли фонтаны брызг. Телевизионная рябь дождевых струй закрывает сплошной завесой, мокнущий пейзаж, мерный шум дождя не успокаивает. Он задает барабанный сердечный ритм, который пульсирует, наполняет тело, растет. И слышится, как неумолимо бьется где-то в относительном далеко нескончаемый шаманский бубен, перекликаясь с торжественным дыханием органа, пением горних ангельских хоров, и перезвоном колоколов, отлитых в адском горниле Нижнего мира.
Еще немного, и вот ты уже обретаешь какое-то новое качество, способность различить где-то сбоку, в самом уголке глаз, на пределе разрешимости человеческой природы какое-то неуловимое, объемное и неостановимо грозное движение, проступающее ниоткуда, рвущее облекающую реальность тонкую, но неизбывную паутину временной ткани, тянущееся к тебе, чтобы достать. Умение увидеть состоит в том, чтобы знать, как по-особому настраивать на это заложенный природой зачем-то в каждом из нас, так называемый, «Третий глаз».
Набухающие светом и неистово кривляющиеся образы, составляющие это движение, как раз и есть та самая пресловутая временная грань, за которой как иголка в небезызвестном в русских сказах Кощеевом яйце хранится Смерть и Конец Времени. То, что за этой гранью – изотерично и не может быть названо ни в одном существующем мировом языке. Ибо ярлык названия автоматически распространяет границы сущего на называемый объект, вырывая его из тоскующего безвременного небытия. Там, за этой гранью, притаился иной мир, также реальный для нашего «я», как может быть только реален для мухи ежедневно плетущий свою паутину паук. Девственные дебри, куда еще не добрались бациллы человеческого понимания, да и сам человеческий дух.
Именно в этот мир мы неизбежно уходим раз за разом, сморенные сном, и беспричинно оттуда же возвращаемся, весьма смутно сохраняя обрывки своих сонных воспоминаний, чтобы однажды, когда-то совсем уже потом, все же решиться остаться навсегда в идеальном, живом, но очень, очень, очень уж холодном свете его всесжигающего Центрального Светила, вечно пламенеющего сквозь растворяющий контуры Сущего мира Туман Забвения.
