Солнце в зрачках, а по радужке слёзы,
Дремлет август в постели из луж.
В нотах – о жизни, диезом из прозы
Вырвана музыка тающих душ.
Ласточкин Ксандр
…они оба могли пройти мимо. Он — не задержаться. Она —
махнуть рукой.
Быть Человеком — это то же, что быть солнцем. Светить. Греть.
Дарить жизнь зеленым побегам… и делать так, чтобы древний посох
распустился свежей зеленью. Пускай — лишь на мгновение. Но он
зеленел, шелестел листьями… жил. А миг или год — разве это важно?
Разве ЭТО важно?
Быть Человеком — это то же, что быть Солнцем.
Марк Шейдон
«Зорко лишь одно сердце. Самого главного глазами не
увидишь».
А. Сент-Экзюпери
***
Анджей захлопнул крышку ноутбука и, потирая ноющие виски,
откинулся на спинку стула. По ту сторону застеклённой двери
монотонно брюзжала на сотрудников фирмы уборщица — бегают туда-сюда
всякие, пачкают свежевымытые полы.
Всё-таки стоило уехать куда-нибудь хотя бы на пару недель — от
уборщиц, суетни, головной боли, стопок документов и бухгалтерских
книг…
На крыльце курила пара девиц в офисных костюмах. Заметив Анджея,
они поправили волосы и неспетым дуэтом попрощались. Он кивнул,
поудобнее перехватил чёрный кожаный дипломат и направился к метро,
провожаемый девичьим хихиканьем.
Щёлкающий створками-челюстями турникет, жёлто-плафонный
эскалатор, молекулярные светильники Менделеевской, вагон с
истрёпанными коричневыми сидушками. Вагон, станция, эскалатор,
турникет. Улица. Привычный алгоритм.
Анджей возвращался домой через парк. Этой ночью наступивший
август пролился на город холодными дождями, окрасив небо в серый.
Сейчас серость сгустилась сумерками, а небо хныкало мелкой моросью.
Пусты были парковые аллеи. В отдалении шумело машинами шоссе.
И тем яснее прозвучали вдруг звуки флейты.
Флейта, откуда ты здесь?..
Парковая дорожка делала крутой поворот. Анджей завернул.
Флейтистке было лет семнадцать-восемнадцать. Она сидела, поджав
одну ногу под себя — точно не на парковой скамейке устроилась, а
дома на диване. Светлые джинсы, белое пальтишко и рыжие волосы
оттенка липового мёда. Яркое пятно среди бесцветности неба, темноты
асфальта и унылой древесной зелени, неумолимо приближающейся к
увяданию.
Анджей остановился чуть поодаль. Тонкие руки порхали по клапанам
флейты, точно бабочки. Тихие, грустные звуки почти видимо
сплетались в прозрачное кружево, рассыпались радужными осколками,
пели в душе чем-то тёплым, близким, таким родным…
Мелодия взмыла в последние октавы, замерла на высокой ноте и
истаяла в прохладе дождевой мороси.
Рыжая опустила флейту, глядя куда-то перед собой. Анджей
моргнул, возвращаясь в реальность.
— Прекрасно играете, — сказал он, чтобы как-то оправдать своё
присутствие.
— Вам просто не с чем сравнивать.
Голос у неё был высокий, певучий, чуть сглаживающий букву «р».
На Анджея рыжая по-прежнему не смотрела — ему даже обидно
стало.
— Есть. Я музыкальную школу закончил.
Рыжая вдруг улыбнулась по-детски радостно, с ямочками на щеках —
так светло, будто он сказал ей что-то необыкновенно хорошее.
— И на самом деле хорошо получается?
— На самом деле. На слух пианиста, правда.
Взглянет она на него когда-нибудь или нет?
Рыжая, точно услышав его мысли, наконец повернула голову:
— Музыкант, если хороший, халтуру на любом инструменте
различит.
Но смотрела не в глаза, а куда-то мимо. Неподвижными глазами
цвета морской волны, с застывшими точками зрачков. И только тут
Анджей увидел прислонённую к скамейке длинную белую трость.
— Заметили, да? — неожиданно сказала рыжая.
— Да, — после некоторой заминки ответил Анджей.
— Удивлены?
— А… почему я должен удивляться?
— А они все удивляются. Я уже привыкла.
Она протянула руку, уверенно нащупала чёрный футляр, лежавший
рядом на лавке. Откинула крышку, достала бархатный чехол.
