Случилось это давно, вряд ли кто подтвердит, было то вообще или какой чудак выдумал. А начинается сия история во славной стране Святоруси, в деревне Бородачи, что спряталась за леском близ стольного города Златоглавца, названного так, потому что весь в золоте горел. Жили в нём люди крайне богатые, вот и ставили себе на домах купола золотые, а те, кто всё же победнее был, деревянные в золотую краску вымазывали. Прозвали село же так, дескать, оттого, что основали его три мужика с бородами в две косые сажени длиною, да никто в эту чушь не верит. Мужики везде бородаты, а чтобы такие бородищи отрастили, ещё не бывало, разве в каких краях заморских. Жил в той деревне старик Жиробуд с женой своей Переславой, которая была на тридцать лет его моложе и пригоже тоже. И было у него два сына ещё от предыдущей супруги, которая лет пять назад околела. Старшой Вячемир и младший Хотебуд. Вячемир уродился повыше, а Хотебуд поширше, пожалуй, с них и этого хватит. И вопреки всяким вашим сказкам, оба были балбесы.
Сам Жиробуд являлся зажиточным купцом и, хотя рассказывал в городе всякие байки о дальних странах, торговал в основном тем, что у него на полях росло, да в мастерских делалось руками батраков. Перекупал, правда, бывало, товары у чужеземных гостей, тех, кто попроще да пооткрытее попадался на подходе к Златоглавцу-граду, и всякие диковинки, потом втридорога толкал на ярмарках. Ещё дружил он с деревенским старостой крепко. Сам мог бы старостой стать, да отчего-то не захотел. В народе говорят, не пожелал лишнюю работу на плечи брать, у него, мол, и без этого дел полно, дом и так – полная чаша. Но при таком богатстве ездить на ярмарку в Златоглавец купец любил сам, не доверял он работничкам-тунеядцам, а уж детинам своим и подавно. Как-то раз отправил их по этому заданию (сам занемог тогда), так больше зарёкся. Эти двое товар-то сбыли с горем пополам и себе в убыток, да только половину выручки пропили, а вторую под хмелем на медвежьих боях в княжьем дворе просадили. Как об их зады хворостины ломались, во всех окрестных сёлах слышали.
Подходила летняя ярмарка, Жиробуд суетится начал, а годы своё берут: то спину заломит, то нога подвернётся, то пузо за угол стола зацепится… Пришлось думать, кого с собой брать. Стоит тут отвлечься ненадолго и указать, что жаден был купец, только всю свою братию зазря дискредитировал. Чужому человеку не дозволял и глянуть косо на своё добро, коли тот его покупать не собирался. В тот раз, когда батраки за него поехали (купец тогда о свинью споткнулся и ногу подвернул), он же весь день на постели ёрзал, доводя жену-молодуху нытьём, не давал ей ни с подругами через окно похихикать, ни с молодцом Милославом, княжьим лесничим, поболтать. И чего его только тут носит?
– Эх, – вздохнул Жиробуд, хлопнув пухлой ладонью о стол. – Надо брать этих лободырных, к семейному ремеслу приобщать, а то ведь всё по ветру пустят. Лучше сейчас начать, потом совсем… эх.
– Угу-угу, – отозвалась Переслава. Её сейчас куда больше заботило красоту на ногти навести, да гребнем перламутровым волосы причесать.
– В конце концов, не могут же они настолько бестолковыми быть? – словно самого себя спросил разочарованный отец. – Моя ж кровь! А я ведь, ох!
– Угу-угу. И маслица душистого для серёг прикупи, а то на улицу выйти стыдно.
– А, да что с тебя взять, что с ветром говорить и то проку больше, – купец махнул рукой, встал и выковырял пузо из-под столешницы. Накинул кафтан бархатный с медными пуговицами и протиснулся в дверь.
На дворе солнышко припекало, тихий ветер дул на яркие подсолнухи, а те едва ему в ответ головами качали. С плетня загорланил петух, как обычно не ко времени, такой же ленивый и раскормленный был, как хозяин. Понапрасну пугал всех своим поздним скрежетом. Жиробуд схватил валяющийся у скамейки лапоть, только его свил кто-то, и зарядил в петуха.
