В этом мире слишком много шума. Вся наша жизнь порой похожа на бесконечный поток слов, встреч и прощаний, но, несмотря на это, мы остаёмся одни. Иногда одиночество – не просто состояние, а будто воздух, которым дышишь, и тишина, в которой слышишь только собственные мысли.
Эта книга – попытка услышать друг друга в этом шуме. История о том, как два разных человека, разделённые расстоянием и страхами, начинают переписываться не ради ответа, а ради самого процесса – ради того, чтобы не быть совсем одними.
Письма, которые здесь читаешь, не просто слова на бумаге. Это мосты, которые мы строим, чтобы пройти через страх, непонимание и холодность. Это шаги навстречу другому, и в них надежда.
Если ты откроешь эти страницы, знай: ты не один. И даже если никто сейчас не отвечает – однажды найдётся голос, который услышит.
Снег начинался с раннего утра. Не с падающих хлопьев – с тишины, которая пришла раньше них. Сначала стало будто пусто в воздухе, даже в звуках. Как если бы кто-то выключил фон за окном. А потом – белые пятна на стекле, будто кто-то лепил детские отпечатки пальцев изо льда.
Лея проснулась не сразу. Её будили не часы, а капля, что раз за разом падала с подоконника. Растаявший лёд просочился сквозь щель и капал на металлический обод миски с кормом для кота, которого в этом доме не было уже больше двух лет. Она лежала на боку, обняв подушку, и какое-то время просто следила за каплей. Счёт помогал. Один, два… восемь… пятнадцать. Где-то после двадцать третьей бабушка скрипнула полом в кухне. У бабушки каждый шаг звучал иначе: этот был – «я в тапках, не тороплюсь». Лея встала, не включая свет. Потянулась – щёлкнули локти, сначала один, потом другой. Маленький ритуал. Она подошла к окну, провела пальцем по запотевшему стеклу. Сначала вывела лодку, но передумала и превратила её в рыбу. Странная вышла рыба: она смотрела вверх и плакала. Кровать скрипнула, когда она на неё вернулась и тут же за ней запрыгнула старенькая подушка, которую она называла «Граф Инвалид». Это был не человек и не зверь, просто тканевый друг, у которого оторвано одно ухо. Лея сама это ухо отрезала – «чтобы он слушал только меня». Так она однажды объяснила бабушке.
Комната Леи была маленькая, длинная, словно коридор, из которого случайно сделали жильё. На стенах висели вырезки из журналов: чёрно-белые птицы, редкие крошечные объявления вроде: «Приму в дар коробку для слов. Без дыр.»
На подоконнике стояла банка с пуговицами. Прозрачная. Лея называла её «грудной клеткой». Иногда – «мозгом». Это смотря что происходило в голове. Она вынула одну пуговицу – бирюзовую, в форме капельки, с трещиной. Поднесла к глазам, прищурилась. Всё, что через неё видно, становилось искажённым – как будто мир укачало. Эта пуговица называлась «Ложка с крылышками» – потому что когда-то Лея видела, как чайная ложка, случайно подкинутая, отразила свет и на мгновение показалась птицей. Эти ассоциации не понимал никто. Но Лея их не объясняла. Потому что – зачем? Если объяснить чудо, оно становится чьим-то чужим.
Из кухни донёсся глухой стук – не громкий, но определённый. Это бабушка ставила чайник. Стук крышки – раз, потом ложка об раковину – два. Потом тишина. Как абзац в книге. Не конец, но пауза. Лея оделась: свитер с дыркой у плеча, гетры, которые сползают, носки с зашитым сердечком на щиколотке. Всё это было от бабушки. Она не покупала одежду, только чинила старую. Говорила, что новые вещи «слишком неузнаваемы». Когда она вышла на кухню, бабушка уже сидела у окна, спиной к ней. На ней был тёплый халат, шаль на плечах, волосы убраны в тугой узел. У бабушки всё всегда было туго завязано, сложено, спрятано.
