Моя жизнь – сплошная серость. Так было не всегда. Когда-то прежде она сверкала, искрилась. А потом меня погасили, и теперь я серый и унылый. Ладно, давайте уточню, я сам себя погасил. К чему приписывать кому-то свои же заслуги.
Я нашел подработку в пиццерии. Ну как подработку. Я посудомойщик. Низшая ступень в пиццерийной иерархии. Я на дне во всех смыслах этого слова.
А ведь мог бы столько всего сделать! Нет, правда. Например, вообще не работать; да, я могу позволить себе такую роскошь, пусть и не задаром. Или подыскать более подходящее занятие – но мне хотелось найти что-то максимально далекое от прежнего моего ремесла. Что-то незатейливое, рутинное, чем можно заниматься, почти не включая мозг. Да, пришлось немного поумерить амбиции. Хотя мне ведь и не работа по сути нужна была, а просто какое-то занятие. И вот я посудомойщик. Уже две недели как. С самого моего возвращения. Это у меня терапия такая. В дополнение к уже существующей.
Я снимаю обувь, поднимаюсь наверх и запираюсь в своей комнате. После нескольких часов в горячей воде руки зудят. Увы, не спасают даже перчатки.
Растягиваюсь на кровати и пялюсь в потолок, в черноту. Она лишь слегка темнее, чем моя жизнь. В последнее время я неоднократно пытался как-то описать ее, но, кажется, серый цвет подходит лучше всего. Нет, я не живу в кромешной тьме, просто моей жизни не хватает красок. Вот что происходит, когда гаснешь.
Одной из первых вещей, которые я сказал своей психичке – так я называю психолога, чем на самом деле не горжусь, – что мне кажется, будто дни напролет я хожу в мокром пальто. Оно тяжелое, сковывает движения и постоянно раздражает. Доктор похвалила мое образное мышление, а я задумался – какой психолог станет восхищаться красноречием пациента? Однако быстро стало понятно, что Кристин не похожа на других специалистов. Не то чтоб я много их встречал, но она какая-то другая. Я всегда умел замечать нестандартных людей. Кто-то бы сказал, это потому, что я сам по сути отщепенец. Понятия не имею, как сейчас обо мне отзываются. Впрочем, я стараюсь не обращать на это внимания.
В нашу первую с Кристин встречу я не то чтобы лучился счастьем. С другой стороны, кто вообще может излучать счастье, когда идет к психологу? К нему от хорошей жизни не обращаются.
Сеанс состоялся через несколько дней после того, как я прибыл в реабилитационный центр в начале мая. Три месяца назад. Я был угрюм, хотя и довольно спокоен. Думал, вот сяду перед ней, она задаст пару вопросов и пропишет антидепрессанты. Думал, что это просто еще один обязательный этап в череде тех, которые должны проложить мне путь к новой жизни. К, так сказать, «воскрешению». Как у Иисуса – если бы, конечно, Иисус вывалился обдолбаным из бара и попытался выблевать свое нутро, а его засняли на радость всему интернету – или, по крайней мере, ради чьего-то развлечения.
Короче. В тот день я сидел в кабинете Кристин и ждал ее вердикта. Не то чтобы надеялся услышать что-то новое. Во-первых, мне уже все высказала Лина, моя мама. Она постаралась проявить снисхождение – все-таки долг матери выступать на стороне своего ребенка, – но случившееся ее потрясло. Затем мне пришлось столкнуться с реакцией своего отчима Андре, потом нескольких друзей, которые у меня еще остались, а также выслушать Марианну, мою теперь уже бывшую.
И конечно же, куда без общественного порицания. Так оно обычно и бывает. Люди обожают тебя ровно до тех пор, пока ты не подкинешь им повод себя ненавидеть. А презирать всегда удобнее, чем любить – так можно высвобождать накопившееся раздражение. Судя по тому, как безжалостно накинулось на меня население Квебека, накопилось его предостаточно.
