Столица России, декабрь 1904 года.
– Товарищи, сейчас будет говорить человек, который и привел нас сюда, в этот тревожный час у него есть слово к вам, – говорил худощавый персонаж, невысокого роста, примерно средних лет. Одетый по погоде: в фуфайку, теплые краги нелицеприятного вида фуражку и толстые валенки, он обращался к собравшейся перед ним большой группе людей, размахивая при этом «наганом». Громкими возгласами одобрения приветствовала толпа сказанные человеком слова. Слышались и возгласы нетерпения.
И вот, по группе людей пробежала волна ликования. На постамент из огромных бочек, вокруг которого стояли люди, взобрался высокий, элегантно одетый тип. Голову его венчала небольшая шляпа-котелок, в правом глазу была зажата контактная линза, из-за чего выражение лица получилось суровым. Небольшие тонкие усики, на французский манер, выдавали в нем яркого представителя новой ветви русской буржуазии.
– Товарищи, – заговорил он. – Сегодня, в это трудное время, когда наши с вами братья гибнут, сражаясь с японцами, а правящая верхушка, во главе с царем грабит весь народ, мы не можем спокойно смотреть на все это! Мы должны идти и показать этим сатрапам, чего стоит настоящий рабочий человек, любящий свою родину!
Толпа ответила громом одобрительных возгласов, а холеный усач тем временем продолжил.
– И мы, непременно пойдем, и покажем им чего, стоит державный пролетариат! – немного покраснев от натуги, брызжа слюнями, вещал он. – Вперед товарищи! За вашим командиром!
Толпа, вместе с человеком, объявившим появление оратора, который и оказался их предводителем, подогреваемая водкой, а также выстрелами в воздух, с яростными криками направилась от Университетской набережной, где они слушали напутственные речи, через мост, к Дворцовой площади, где уже была устроена баррикада. Оттуда уже на Невский проспект, громя все, что попадется под руку, собираясь дальше атаковать государственные учреждения.
Оставшись в полном одиночестве, идейный вдохновитель очередной попытки восстания, которые часто происходили в это тревожное время, Алексей Трымский, несколько минут смотрел в след людской массе. Потом, словно выйдя из оцепенения, и оглядевшись по сторонам, быстро, но не очень красиво слез с поставленных друг на друга бочек, которыми только что пользовался, как постаментом для вещания. Оказавшись на земле, он что есть силы, скользя на льду, побежал в обратную сторону. Жандармов и городовых, он не опасался. В этот день почти все они сконцентрировались у Невского проспекта, Зимнего и у других властных структур, пытаясь подавить очаги народного восстания и защищая от гнева толпы органы государственной власти.
Сама погода располагала его передвижениям. Утром в городе бушевали снежные бури. Пробежав без остановки два квартала и дважды чуть не упав, скользя на льду, который трудно разглядеть под слоем снега, Алексей Алексеевич остановился перед домом номер тридцать один по Днепропетровскому переулку. Еще раз оглядевшись по сторонам, он торопливо вошел в подъезд.
Поднявшись по лестнице на второй этаж, остановившись перед дверью, в квартиру номер двадцать пять, он, достав из кармана своего элегантного черного кашемирового пальто небольшой, простоватого вида ключ, вставил его в замочную дверную скважину. Раздался характерный щелчок, и дверь отварилась.
