Лили трясется от страха, глядя на мощную фигуру мужчины. Он нависает над ней, словно гора: одной рукой держит ее за волосы, а другой – сжимает розгу.
– Снимай платье! – разъяренно кричит мужчина.
На лицо Лили падают теплые брызги его слюны. Она дрожит от жуткого страха, но спорить не смеет. Ухватившись за подол длинного платья, она неуклюже стягивает его через голову и остается стоять перед ним в тонкой нижней сорочке, обтягивающей грудь и бедра.
– Лицом к стене! – снова кричит мужчина.
Голос у него – низкий и властный.
Лили, растирая по щекам горячие слезы, разворачивается и прижимается лицом к стене. Ее глаза полны ужаса.
– Отец… Прошу, не надо! – шепчет она…
за несколько дней до случившегося
– Воровка! Стерва! Мерзавка! – кричит толстуха, выпучив глаза.
Ее оскорбления предназначаются маленькой худенькой девушке в старомодном платье до пят и нелепой шляпке, завязанной лентами под подбородком.
Девушка смотрит на толстуху большими голубыми глазами, хлопает длинными ресницами. В ее взгляде – жуткий страх.
– Я не брала этой броши, я не воровка! Честное слово, я не знаю, как она оказалась в моем кармане! – по щекам девушки катятся слезы, лицо ее очень бледное, как у фарфоровой куклы.
– Я отдам тебя под суд, мерзавка! Подлая воровка! – не слушая оправданий, кричит на нее женщина, заглушая своим густым басом тоненький девичий голосок.
Она держит девушку за тонкое запястье крепкой хваткой.
– Так ее, Клавдия Петровна, я сам видел, как она брошку эту в карман положила! – мужчина, торгующий рядом овощами, гневно размахивает руками за своим прилавком.
– Нам плевать, что ты дочка уважаемого доктора! Отсидишь свое за воровство, не переломишься! И от отца своего вдобавок получишь! – уже не кричит, а шипит Клавдия Петровна, тряся брошью перед лицом испуганной девушки.
Та безуспешно пытается вырвать свою руку и мечется около прилавка, словно дикий зверек, угодивший в капкан.
Федор лениво поворачивает голову на крик. Он только-только уснул в тени высокого прилавка отцовской мясной лавки, и вот на тебе – эта противная толстуха Клавдия снова подняла шум. Пожалуй, у нее был самый громкий и противный голос на всем базаре.
– Анька, что там опять случилось? – недовольно спрашивает Федор у девушки, высунувшейся по пояс из-за своего прилавка, чтобы было лучше видно то, что происходит у соседних палаток.
Она оборачивается к Федору и торопливо шепчет:
– Дочка немца Миллера, кажись, брошку у Клавдии хотела своровать. Вот это да!
– Хорошенькая хоть? – зевая, спрашивает парень.
– Нисколько. Тощая и белобрысая. Ни кожи, ни рожи! – со злорадством отвечает Анька.
“На себя-то посмотри!” – про себя думает Федор.
Парень усмехается и отворачивается, закрыв глаза. Несколько минут ворочаясь из стороны в сторону и устраиваясь поудобнее, Федор все же понимает, что в таком шуме ему точно не уснуть.
А поспать было бы неплохо – вечером он собирается идти на танцы. Кто знает, во сколько он вернется домой? Федору двадцать, самый возраст для того, чтобы не спать майскими ночами, гулять по пустынным улицам города с красивыми девушками и шептать им на ухо слова любви.
Парень встает с лежанки, выходит из своей палатки и потягивается, громко зевая. Осмотрев прилавок, он убеждается в том, что мяса на нем лежит достаточно, холодильники – тоже полны, и отец не будет ругать его за лень и безалаберность, когда приедет с проверкой.
Клавдия все не унимается, Федор оборачивается, чтобы взглянуть на преступницу. Со спины, и вправду, – тощая, как жердь, светлые волосы завязаны в тугой пучок на затылке, длинное темно-коричневое платье с рукавами и глухим воротничком. Еще эта нелепая шляпа на голове!
Какая скука. Ни красоты, ни очарования! Немка, что с нее взять! Бледная моль! Не чета широкобедрым, русоволосым русским девчонкам, с которыми водит дружбу Федор. Вот где – стать, красота и горячая, пылкая страсть.
