За окном звенели церковные колокола, звуки оглушали суетливую планету и подлетали к чужим подоконникам, стучали, отголосками садились на стекла. Случайные зрители по ту сторону совершенного мира широко распахивали вместо окон глаза и вскакивали с насиженных мест, чтобы сварить кофе или погрызть ногти, пока падает снег. А он парит себе на крыльях свободы и красит землю в белый цвет. Чьи-то смелые сапоги проваливаются и оставляют следы. Заглянешь, чтобы рассмотреть случайную дыру, и не увидишь асфальта, а только запятые и точки из вневременных посланий. Колокола играют симфонию века, и невидимый хор растягивает лёгкое и вместе с тем какое-то выпуклое слово: «Пробудись». Человек под одеялом как будто что-то услышал и слегка приподнялся… «Ну и зачем?» В отяжелевшей голове раздавалось гудение – так звучит надтреснутый голос и порванные струны. Последнее глиссандо они выдают слишком резко, оставляя в ушах неприятный трезвон. «Вон!» Бедный, измученный, вовсе не желающий быть главным героем человек вспомнил, что его зовут Валерий и что невесть сколько времени он пролежал в постели в бессознательном состоянии. Его длинные шершавые пальцы защёлкали в такт призывному гимну… Непроизвольно… В общем-то, наш персонаж давным-давно забыл, что такое воля. Ему было каких-нибудь сорок-сорок два, а он уже начал седеть и по-тихому сходить с ума. На фортепиано не играл из них двадцать лет, позволив подушечкам пальцев окончательно огрубеть. Они уже отвыкли ощупью находить нужный звук и облекать его в форму вселенской любви; да и похороненные в гробу пыли клавиши позабыли волнующее прикосновение. Просто однажды между человеком и инструментом произошла кое-какая размолвка, и они разошлись по разным углам без лишних объяснений. «Валерий, значит-с, конец?» «Конец». «Ладно». А самое искреннее и душевное «черт бы тебя побрал» осталось где-то глубоко внутри.
Желудок грозно, почти истерически заурчал. «Продай сердце и почки Дьяволу, но дай мне поесть». Валерий на миг почувствовал себя живым, ведь мертвецы не бывают голодными. Он присел на краешек кровати (со лба слетела свежая влажная тряпочка), не нашел свои рваные тапки и побрел до двери босиком. Вдруг обернулся, с недоумением уставился на тряпочку, задумчиво покачал головой и… «Что за чертовщина? Откуда она здесь?» Подумал, что спит, и не дошел до кухни. В последний раз он ел геркулесовую кашу с выплывшими из кипятка червяками. Лучшего ничего не предвиделось – в магазин почти не ходил, только в круглосуточные по ночам. «Можно три бутылки пива?» И еще многократное про себя: «Я людей боюсь, поэтому так поздно». Валерий потянул за ручку – окно распахнулось, впустив в комнату холодный воздух.
У него были уставшие глаза с прилагающимися к ним мешками. Руки и ноги жили по законам абсолютной апатической усталости, а пальцы печатали на машинке уравнения с двумя неизвестными: х-жизнь и у-смерть. А потом разум делал широкий шаг вперед и приводил все к одному у-смерть, но решить ничего не мог: не хотел тратить время на такую чепуху. Взъерошенные чёрные волосы приняли в свои ряды посеребрённые пряди. Валерий высунул голову на улицу; за посиневшими губами заскрежетали зубы, на горб носа свалилось несколько нагловатых снежинок. Мужчина-старик нерешительно коснулся мокрого места, удивлённый, замерзший… Потом будто бы опомнился, поёжился, пробурчал какое-то заклинание-проклятие и захлопнул окно. Стекло недовольно пискнуло, но человек, вылезший из-под одеяла, конечно, ничего не заметил. Он задумался… «Нет, все не так, я не тот… Все постарело вместе со мной, все угасает и вымирает. Мир кончится, когда кончусь я». Раньше, в той традиционно сказочной и какой-то уже недостижимой юности, это же тело умело пропускать через себя морозный воздух и улыбаться, не боясь заболеть воспалением легких. Оно могло удариться в снег лицом и испытывать
