Это утро добрым не было! Голова болела, горло саднило, суставы крутило. Где только умудрилась подхватить такой ужасный грипп, который аж до больнички меня довел? Интересно, сколько продержат в стационаре? Дней десять? С трудом разлепила глаза и с удивлением уставилась в потолок. Когда засыпала вчера, видела на нем уродливый светильник. А теперь нет его. Странно.
– А, очнулась-таки! – раздался рядом старушечий голос. – Это хорошо!
Я обернулась на звук и увидела сидящую рядом со мной бабулю в холщовом платье с длинными рукавами, на голове которой красовался причудливо намотанный платок. Я попыталась спросить, кто она такая, ибо на медсестру эта пожилая женщина походила меньше всего. Ее испещренное мелкими морщинками лицо выглядело напряженным и суровым, словно бы передо мной стоял закаленный в боях генерал, а не бабулька. Но не смогла выдавить ни слова, в ужасе схватилась за горло.
– Не говоришь пока, – заметив мой жест сообщила бабуля. – Так даже лучше. Пока мы не побеседуем. А то еще разверещишься, как полоумная, прибежит этот хмырь высокородный. А мне он сейчас тут не нать. Что такое Садарим знаешь?
Я отрицательно покачала головой.
– Иномирянка значит. – голос бабули звучал утвердительно.
Какая еще иномирянка?! Что тут происходит? Что за бред? Я что в гриппозной горячке чертей видела что ли и меня в психушку перевели?
– Ну, ты уж на меня не серчай, милая! Притащил меня этот твой высокородный родственничек сюда. Как только разыскал в Гуминских-то болотах? Притащил и говорит: «Видишь, девка помирает. Лечи давай! А не вылечишь, сожгу обеих: и тебя, и внучку!» Этот гад же еще и кровинку мою единственную сцапал. А как мертвую-то лечить? А? Но да благо, только-только душа девчушки отошла. Вот я и кинулась, думала перехвачу ее душу и верну. Но, вижу, не вышло, твоя душа теперь в ее теле хозяйка. Пользуйся. – я слушала монолог старухи с опаской, размышляя о том, где ходят санитары и почему такие буйные по палатам не заперты. Но каким-то седьмым, а может и девятым, чувством ощущала: слова бабули не бред сумасшедшего, а странная, диковинная правда. – Но есть же и хорошее в том, что случилось. Раз я твою душу схватила, значится там, у себя, ты тоже померла. Так что со вторым рожденьицем!
Как померла!? В каком это смысле померла? У меня же грипп был! Просто грипп! От такого же не умирают? Или… нет, умирают. Я болезненно застонала.
– Ты только не вздумай сказать кому, что из иного мира, – наклонившись совсем близко ко мне, прошептала старуха. – Сожгут за такие слова на костре, сразу сожгут. И вернуться не пытайся. Даже если выйдет, так окажешься в мертвом теле запертая. Навечно. Так и будешь в разлагающихся останках томиться до скончания веков.
По коже побежали мурашки. Представлять себя в разлагающихся останках была не лучшая идея.
– Ну долго еще? – в комнату ворвался худощавый, лысеющий мужчина лет пятидесяти на вид. – Что ты тут возишься?
По мне словно разряд тока пропустили, так противно было его лицезреть. Странное чувство, словно с этим типом мы давно и крайне неприятно знакомы, не отпускало.
– Да жива ваша хани, жива! – буркнула старуха, вставая с кровати. – Просили – сделала! А теперь отпустите меня и внучку. И помни, высокородный, нити ее жизни в моих руках, и отпущу я их, только когда мы с внучкой окажемся далеко от твоего поместья, в безопасности.
– Груис! – гаркнул мужчина, недобро сверкнув болотно-зелеными глазами на старуху.
В комнату вошел еще один мужчина, молодой и черноволосый, облаченный во все черное с ног до головы.
– Распорядись, чтоб этих, – высокородный презрительно нахмурил нос и махнул рукой в сторону старухи. – отпустили.
Груис легко поклонился, пропустил бабульку вперед и следом вышел сам.
