Тихие коридоры впитывали каждый её шаг, каждый едва уловимый звук, будто сами стены учились слушать. Она шла медленно, широко, уверенно, никого не боясь. Здесь всё было… знакомо. Неуютно, но родно. Она будто возвращалась не просто в место, а в себя.
Это здание всегда тянуло её. Она хотела вернуться сюда, остаться, раствориться в пыли и тенях. Хотела домой. Но каждый раз – будто что-то, неуловимое, мистическое, почти запретное – отталкивало её. Как будто само место отказывалось её принимать.
Но сейчас – она дошла. Добралась. И теперь стояла посреди коридора, глядя в приоткрытые, покрытые вековой пылью двери. За ними – тьма. Нерешительная, но живая. Она чувствовала, как помещение дышит.
Она искала. Не знала, что именно – но чувствовала: там что-то было. Что-то, что могло сделать её… целой. Что-то, что всплывало в обрывках сна: стерильные белые маски, чужие лица, лампы под потолком. Тонкие голоса, обещающие, что всё будет хорошо. Руки, держащие её слишком крепко.
И тогда она поняла – она уже была здесь.
Именно здесь она впервые проснулась. Не как человек, а как то, чем стала. Здесь впервые открыла глаза, не помня ни имени, ни боли, только холодные взгляды за стеклом, и капли, медленно падающие в вену.
Они всегда говорили, что так будет лучше – для неё, для всех, для мира, который она ещё не понимала. И она верила. Всегда верила, с той наивной ясностью, что бывает только у тех, кто не знает, что такое ложь. Даже теперь, сквозь забытые годы и стертые воспоминания, она всё ещё продолжала верить, цепляясь за эту веру, как за обрывок ткани, уцелевший после пожара. Она искала их – не разумом, а чем-то глубже, чем память: кожей, обострённым чутьём, дыханием, уловленным в неподвижном воздухе, следами присутствия, которые логика не фиксировала, но которые были.
В тот последний раз, когда она проснулась в холодной комнате, их уже не было. Они исчезли так внезапно, как будто никогда и не существовали. Только на миг, на самой границе между сном и паникой, она успела разглядеть чью-то тень – несколько пар глаз, испуганных, почти детских, смотрели на неё из-за белых масок. Эти лица скрывались в проёме двери, а через мгновение исчезли, оставив в её размытом сознании лишь смутный отпечаток.
Лица забылись – время стёрло черты, но глаза остались. И в этих глазах был страх. Но не тот страх, который испытываешь перед неизвестностью или перед чудовищем за углом. Это был другой страх – направленный внутрь, к ней, к той, кем она была.
И она чувствовала это – не вдруг, а с самого начала, с той самой первой минуты осознания. Даже тогда, когда лежала беспомощной, связанной, тихой, не способной ни говорить, ни думать, она уже знала: боятся не того, что произойдёт, а того, кем она может стать.
И всё же, несмотря на это, несмотря на холод этих взглядов, она продолжала искать их, будто потерявшийся ребёнок, упрямо бредущий по лесу в надежде найти мать или дом. Потому что они были её родными – или, по крайней мере, ей хотелось в это верить. А может, потому, что без них она оставалась чем-то недосказанным, незавершённым.
Но почему же тогда они смотрели на неё с таким ужасом? Почему прятались? Почему исчезли, словно боялись даже её присутствия?
Именно тогда ремни вдруг ослабли. Без предупреждения, без объяснения – как будто нечто само решило, что она больше не представляет угрозы. Она встала и вышла. Просто ушла – сквозь тишину, сквозь тревожный свет тусклых ламп, туда, где, как ей казалось, могли быть родные.
Она шла не понимая, что происходит за пределами стен. Мир, в который она вышла, был чужим, искажённым, будто покрытым плёнкой чужой воли. Она не знала, что такое «жить» в этом мире, но чувствовала, что должна идти. Должна искать. Хоть кого-то.
