Каждое лето детей вывозили на дачу. К концу учебного года они уже изнемогали в городе и рвались уехать куда угодно, лишь бы подальше от опостылевшей школы и своей тесной комнаты, с такой уютной, но так надоевшей двухъярусной кроватью. Они рвались на свободу, как засидевшийся в квартире пёс, выскочив, наконец, из подъезда на улицу, рвёт поводок из рук хозяина, чтобы прильнуть к ближайшему столбу. Их собачонка, той-терьер по кличке Шницель, тоже был, по-своему, рад переезду. Дачные и лесные запахи, будили в нём какие-то древние инстинкты, на даче старенький терьер молодел и бодро носился за любой живностью: от бабочек до оленей и енотов, распугивая первых и страшно веселя остальных.
Их дачный дом под красной черепичной крышей стоял у ведущей в тупик, а потому непроезжей и тихой дороги. С трёх сторон дом был окружён негустым, но диким, никогда не чищеным лесом, заваленным упавшими ветками и заросшим мелким кустарником. С дороги дом не казался большим. Он стоял на склоне холма, и его фасад, обращённый к дороге, выглядел солидно, но скромно. Но стоило лишь немного спуститься по склону и обогнуть дом, то оказывалось, что со стороны леса у него не два этажа, а три. И что есть ещё большая, затянутая сеткой от комаров веранда, на которой так хорошо завтракать не слишком ранним утром, когда солнце уже показалось над верхушками деревьев. И так уютно пить чай с вареньем вечером, когда выползшие из своих нор сумерки, сначала перекрашивают густую зелень окружающего леса в унылый серый цвет, а потом заливают всё вокруг чёрной тушью, превращая мир за тонкой границей сетки в жутковатую шевелящуюся тьму. Но зато на веранде горит яркий свет, и смеётся мама. А когда рядом такой сильный папа, то и вовсе ничего не страшно. И чернота снаружи уже не так пугает, хотя и бьётся угрожающе о сетку веранды то ночной молью, то странным ухающим криком из глубины затаившегося леса.
Места в доме было вдоволь. В таком доме можно было легко разместить ораву понаехавших гостей, что частенько и случалось. А можно было использовать его с гораздо большей пользой и гоняться с поросячьим визгом друг за другом по деревянным лестницам, из подвала на второй этаж и обратно, пока рассерженная мама или, что ещё опаснее, разбуженная бабушка не вмешивались и своим непониманием не портили всё удовольствие. Но и помимо этого на даче всегда было чем заняться. Днём можно было качаться на качелях, пойти поплавать на озеро, половить рыбу или погонять на велосипедах. Вечером – поиграть во что-нибудь на веранде или просто посидеть у потрескивающего камина, глядя как ненасытный огонь съедает всё новые и новые поленья и, завернувшись в одеяло, пить какао и слушать, как мама читает на ночь следующую главу из новой увлекательной книжки.
А ещё в этом лесу водилась масса всякого зверья. Под огромной поленницей дров, приготовленных для камина, жил барсук. Поленница никогда не разбиралась до конца – как только дрова подходили к концу, то покупались новые – и барсук не волновался за своё жилище. Вальяжный и толстый, он жил там не первый год и каждую весну выходил на прогулку с новой барсучихой, а позже, ближе к осени и с выводком пухлых барсучат. Два бурундучка, конечно же, окрещённые Чипом и Дейлом, носились друг за другом по поваленным деревьям у границы участка, не обращая никакого внимания на поражённую таким нахальством собаку. Ещё там жил одинокий пугливый заяц, частенько грызущий свежескошенную траву прямо посередине газона, и огромные ленивые индюшки, вперевалочку семенящие стайкой вдоль дороги. Ну и, конечно, олени. Никого и ничего не боящиеся, непуганые олени, то поодиночке, то компанией гуляющие в лесу, окружающему расчищенную поляну, на которой стоит дом, а то и просто, не стесняясь, резвящиеся на аккуратно постриженном газоне.
