Люди проходили по площади рядом с мужчиной, не обращая на него внимания.
Канистра тяжёлая била его по коленям, неудобная, мешающая. А он упрямо шёл прямо к центру площади с напряжённым лицом, как монолитной головой – уставленной в линию своего маршрута. Прочие рядом, не в пример ему, целенаправленному в обречённости – беззаботно меняли темп шага, разговаривали, искрили в жизнь.
Монотонно мигал жёлтый сигнал светофора в тупом повторе. Длинная очередь из автомобилей по крайней полосе не могла свернуть налево – уступали несущимся непрерывным потоком автомобилям навстречу.
Улица центральная, многополосная. Дорожный инспектор ещё не появился, светофор продолжал мигать.
Это из-за жары. Выбило что-то в электросети города и – очередь из машин не двигается. Дрожал пьяно калёный воздух от металла кузовов, пахло сухой пылью.
Чёрная обмотка руля жгла пальцы. Из воздуховодов дуло горячим. Тёк пот. Солнце жарило маркую приборную панель. Кондиционер давно сломался и давно следовало его починить.
Я стоял в середине затора, отпуская педаль тормоза на доли секунд, продвигаясь очень медленно. Сознание вязло. Рука механически переключала радиостанции – любая музыка была шумной, досадной своей неуместностью. Я будто на этом перекрёстке находился сотни лет, а не несколько минут.
Скучающим наблюдателем я смотрел на мужчину. Как он упрямо шёл через людей, волочил тяжёлую канистру. Смутно думалось, что его бы следовало остановить. Но если он просто выполняет какую работу? Несёт бензин для, допустим, генератора. На нём грязная одежда: выцветший комбинезон, неуместный плотностью в такую жару…
Затем мужчина застыл, поднял канистру над головой, облил себя и – поджёг.
Сначала те, кто проходил рядом – оторопело кинулись прочь. Потом те, кто поодаль – кинулись к.
Я же, будто проснувшись, будто тело знало, что делать – вдавил педаль акселератора, развернулся поперёк встречного потока и въехал на парковку площади, остановившись перед высоким бордюром.
Я выбежал из машины, из багажника, точными движениями, достал огнетушитель. Красный производственный, большой, порошковый. На вид и по определению – тяжёлый, но периферийно ощущался слишком лёгким в моих руках. Но тогда я не обратил на эту «лёгкость» должного внимания.
К горящему мужчине уже подбежал один из обступивших его, стал сбивать пламя курткой резкими взмахами. Огненные капли разметало в стороны бисером. Те, падая на неровную тротуарную плитку, продолжали гореть пламенем то сине-зелёным, то ядовито оранжевым, переливаясь.
Окружающие расступились, боясь.
К горящему мужчине подбежал я. Тот истошно визжал от боли, но стоял как вкопанный, расставив руки, будто распяли его. Пахло палёным мясом, растопленным жиром и промасленной тканью. Комбинезон растёкся по нему, плавясь, стекая.
Я дёрнул чеку огнетушителя, направил раструб и стал тушить.
Пена вырывалась струями, шипя. Мужчина заметался, размахивая руками принялся уходить от меня, подкошено валясь в стороны, вскрикивая, шугая визгливую, полную страха и осмысления толпу. Приходилось бегать за ним.
«Ударить бы его по голове», – подумал я злобно.
Раструб шланга огнетушителя издал горловые звуки, затих.
Обугленная гуманоидная фигура, в лохмотьях, чёрная, неузнаваемая, лежала, подёргивая прижатыми к животу в коленях ногами, сучила ими, пыталась обнять руками, в судорогах вытягивая их, мычала как животное.
