2. В Обители Благочестия.
А рано утром, когда ещё не рассвело, я убедилась в том, что я
далеко не такая глупая, как обо мне думали мама и мой старший
брат.
Нас с Лэлой грубо подняли с пола. И чуть ли не в лица нам
побросали широкие платья из материала больше напоминающего
мешковину. Когда мы их натянули прямо на нашу одежду, монахиня,
которая стояла к нам спиной, развернулась и посмотрела на нас.
- Вы сейчас надели рясы. Позже вам сошьют и выдадут подрясники,
тогда вы избавитесь от своей мирской одежды. – Сурово начала
она.
Потом она попросила наклониться Лэлу и одела ей на голову
маленькую плоскую и круглую шапочку. Она закрывала девчонке макушку
головы от середины лба до затылка.
- Это тафья, - мне монахиня ее одевать не стала, а только
вложила в мою руку. – Надевая эту шапочку следите, чтобы она
закрывала ровно середину лба.
Потом она развернула большие серые платки. Один передала Лэле, а
второй одела на меня. Она показала, как, держа его весу, сложить
платок треугольником по диагонали. Накинуть его на верх головы и
застегнуть под подбородком специальной булавкой. Не знаю, как я
выглядела в широкой рясе шапочке и платке, закрывающим даже тело до
самого пояса, но чувствовала я себя монашкой. Окинув нас довольным
взглядом и напомнив, что волосы необходимо закрывать полностью, до
единой волосинки, она велела следовать за собой.
И повела нас молиться в Храм. Я по дороге чуть несколько раз не
упала из-за заплетающегося в ногах подола рясы.
Храм Единого Бога находился в отдельном строении. Это было
огромное просторное помещение, где необходимо была все время
молитвы стоять или сидеть, опустившись на колени. Я решила все
время молитвы провести стоя, но вскоре, почувствовав усталость,
опустилась на колени. Тем более пол здесь был чистый, из гладких
деревянных досок.
Молитвы поочередно читали монахини. Они обращались к Богу за
помощью лично для себя, своих родственников, страны, бедных и
обездоленных…
А у меня от долгого сидения на коленях в холодном помещении уже
все тело била дрожь. И ноги сковало судорогой, когда нам, наконец,
позволили закончить молитву.
Двор монастыря был совсем не современный, без асфальта и без
освещения. Где-то на краю сознания у меня мелькнула мысль, что это
может быт подстроенный розыгрыш. Но здесь кругом было слишком много
навоза и куриного помета. Такими реалистичными розыгрыши никто не
делает, по-моему.
Потом нас отвели в полуподвальное помещение с очень низким
потолком и, толкнув в плечо, заставили сесть за длинные деревянные
столы. И были они какими-то липкими, сальными. И прямо на этот стол
бросили по кусочку грубой, до конца не пропекшейся, лепешки и
поставили в глиняных чашках ещё теплое молоко. Лепешку я побоялась
съесть, ведь от сырого теста заводятся глисты, мама всегда это
повторяла. А молоко не было пастеризованный, его, оказывается, даже
не кипятили. А если пить парное молоко, то проще простого
подхватить какую-нибудь кишечную палочку. Я, вообще, боялась здесь
завтракать. Поэтому со стола я поднялась голодной. И никто даже не
уговаривал меня поесть.
Наша с Лэлой безмолвная провожатая провела нас на второй этаж и,
оставив ждать у низкой деревянной дверцы, сама прошла в
помещение.
- Надо было поесть, - проговорила наклонившись ко мне Лэла. И
спросила. - Тебе тошнит?
Я покачала головой:
- Лэла, мне в туалет хочется. Не знаешь, где здесь уборная?
- Туалет должен во дворе быть. Но нас туда не пустят.
- Почему? - Почти простонала я.
Я не поняла, неужели так принято издеваться над несчастными
грешницами в этом монастыре?
- Настоятельница хочет с нами говорить, - важно ответила
Лэла.
- А после того, как мы нужду справим, с нами уже говорить
нельзя? Это было бы очень странно.
