Глава 1. Марго и беспамятный кавалер у реки Алых василисков.
На извилистом берегу реки Сонливой, (изначально носившей гордое и емкое название Сон, беспощадно упрощенное местными), где вода лениво перемывала золотистый песок, а ивы купали космы в тихом течении, где обитала гигантские красно – золотистые окуни, на которых местные жители устраивали покатушки, держа гигантских рыб за усы. Так вот, здесь, стояла хижина, больше похожая на вывернутый наизнанку корень старого дуба.
В обществе пыльных фолиантов, звонких склянок и вечного аромата сушеного чертополоха, обитала Маргарита по прозвищу Марго – ведьма редкой, почти вызывающей красоты. Глаза ее были цвета грозовой тучи перед ливнем, волосы- цвета солнца выхваченного лунным лучом, а характер – как та самая крапива у порога: полезная, но жгучая (и на то были свои причины).
Сожительствовал с ней дядюшка Бенедикт, вырастивший её с детства, не столько опекун, сколько вечный подопытный в ее алхимических изысканиях. Старик был кругл, лыс, как колено, и обладал даром хиромантии, который успешно применял лишь для предсказания ближайшего времени ужина. Основную же заботу о пропитании и охране владений несли… красные ящеры.
Огненно-алые, с кожей, похожей на полированный агат, и глазами-изумрудами, они резвились в Сонливой, словно ручные щенки. Марго выкормила их из яиц, найденных в пещерах Зачарованного Ущелья, и теперь существа, которых местные в ужасе величали Василисками Погибели, с радостным шипением выпрашивали у нее куски копченой форели и терлись гладкими боками о ее ноги, как коты. Дядюшка Бенедикт называл их «краснобрюхими недотёпами инкубаторскими» и частенько спотыкался о их вальяжно распластавшиеся на солнцепеке тела, когда искал свои любимые сафьяновые тапочки.
Однажды утром, когда туман еще цеплялся за камыши, а алые василиски совершали свой торжественный заплыв к противоположному берегу (дабы напугать стаю уток, что было их излюбленным развлечением), Марго отправилась собирать прибрежную мяту для успокоительного зелья дяде, чей сон накануне тревожили видения о гигантском варенике. И вот, среди корней старой ивы, о которые обычно разбивала волны ленивая рыба, она увидела нечто необычное.
На песчаном, покатом берегу лежал мужчина. Вернее, юноша, судя по лицу, лишенному морщин, но телу, уже обретшему мужскую стать. Одет он был в камзол и штаны дорогого покроя, ныне изрядно потрепанные рекой и выглядящие так, будто их отчаянно пытались отстирать, но забыли добавить мыла. Лицо его, бледное, но с правильными чертами, казалось спокойным, будто он просто прилег отдохнуть после изнурительного бала, а не был выброшен водной стихией. Рядом валялся изящный, но явно не боевой кинжал с рукоятью, украшенной странным знаком – переплетенными змеей и пером.
«Ну вот, – подумала Марго, осторожно перевернув незнакомца ногой (ведь неизвестно, что за зелье могло в нем пузыриться). – То ли улов, то ли проблема. И явно не местный. У наших мужиков выражение лица обычно озабоченнее, особенно по утрам».
Она плеснула ему в лицо воды из фляги с настоем папоротника (для бодрости духа). Мужчина закашлялся, заморгал и открыл глаза. Глаза были цвета спелого каштана, большие и на удивление ясные, несмотря на обстоятельства. Он уставился на Марго, потом на плывущего мимо алого василиска, который лениво щелкнул хвостом, обрызгав их обоих.
–«Где я?» – прохрипел он. Голос оказался приятным баритоном.
– «На берегу реки Сонливой, в гостеприимных владениях Маргариты Колдовницы и ее подручных огнебрюхих», – ответила Марго, указывая на ящера, который теперь с любопытством разглядывал мокрый камзол незнакомца. – «А вы кто такой, изящный утопленник? Или, может, принц-амнезик? Последний у нас в прошлом году заплывал, но его быстро отозвали обратно во дворец за долги по налогам».
