П Р О Л О Г.
Ночной лес дышал медленно и размеренно, его древние легкие – могучие стволы вековых деревьев – то почти неслышно вздыхали, то замирали, будто прислушиваясь к чему-то далекому и незримому. Воздух был густым, насыщенным, словно пропитанным самой сутью этой земли. Ароматы хвои, влажного мха, прелых листьев и чего-то неуловимо сладкого – будто сама ночь выдыхала этот терпкий, дурманящий запах, окутывая все вокруг.
Каждая веточка, каждый листочек, каждая травинка, казалось, шептали свои лесные тайны, наполняя пространство благовонием, от которого кружилась голова. Дышать хотелось глубже, полной грудью, впитывая этот миг абсолютного покоя, когда мир замер в совершенном равновесии. Каждый вдох был как глоток чистой магии – свежий, прохладный, с едва уловимыми нотами дикого меда и горьковатой коры.
Сквозь вековую толщу крон, сплетенных в непроницаемый полог, не пробивался даже лунный свет. Он скользил по верхушкам деревьев, золотя их острия, но здесь, внизу, царил мягкий, почти бархатный мрак. Он окутывал все вокруг, как черная вуаль, делая пространство бесконечно глубоким и безмолвным. Казалось, что в этом лесу нет никого – ни зверей, ни птиц, ни даже самого времени. Лишь ты и эта древняя, безмолвная тьма, опутавшая мир своими незримыми сетями.
Тишина.
Но не мертвая, а живая – та, что наполнена тысячей едва уловимых звуков: шорохом листьев под лапкой пробегающей мыши, легким потрескиванием коры, едва слышным шелестом крыльев ночной бабочки.
Притихли цикады, умолкли даже совы – те самые гордые ночные стражи, что обычно восседали на дубах, наблюдая за всем с невозмутимым величием. Их желтые глаза, обычно сверкающие во мраке, теперь были закрыты, будто и они подчинились всеобщему затишью. Даже ветер, этот вечный странник, будто задержал дыхание, остановив свою невидимую колесницу. Он больше не трепал листву, не шевелил ветви, не гнал перед собой опавшие листья.
И молодые побеги, оставшись без его привычных ласк, распрямились, раскинув свои тонкие ветви-руки, и потянулись вверх, к небу, которое они пока не могли видеть. Они рвались ввысь, к своим старшим собратьям, к свету, к свободе…
Но вдруг – замерли.
Будто почувствовав нечто незримое, они застыли, едва заметно дрожа. Их внимание привлекла узкая тропинка, петлявшая между деревьями и терявшаяся где-то вдали, за горизонтом. Сначала ничего не происходило, и казалось, что вот-вот лес снова погрузится в свое безмолвие.
Но затем…
На тропинке появились двое.
Нет, точнее – две.
Одна – женщина. Стройная, высокая, с темными волосами, спадавшими на плечи волнами. Ее движения были плавными, уверенными, но в глазах читалась настороженность. Вторая – маленькая девочка, лет пяти, с пухлыми щеками и большими, полными любопытства глазами. Женщина крепко держала ее за руку, а сама что-то рассказывала, то и дело оглядываясь по сторонам.
Девочка слушала, затаив дыхание, и иногда звонко смеялась, нарушая лесную тишину.
Их смех казался таким чужим здесь, в этом царстве мрака и безмолвия.
Наконец они остановились.
– Мам, почему мы дальше не идем? – спросила девочка, и улыбка мгновенно сошла с ее лица, будто смытая внезапной тревогой.
– Тихо! – резко прошептала женщина, прижимая дочь к себе. – Ты не слышишь?
Девочка нахмурилась, прислушалась.
– Мам, не пугай меня… – ее голос дрожал. – Мне страшно.
И тогда она услышала.
Тот самый грохот, что встревожил мать.
Сначала – далекий, едва различимый, будто подземный гул. Потом – ближе, громче, пока не превратился в оглушительный рев, от которого содрогнулась земля. Девочка инстинктивно повернула голову на звук – и в ужасе застыла.
Небо… Оно проваливалось.
Спокойное, усыпанное звездами, оно буквально рушилось в какую-то невидимую бездну, словно гигантская пасть раскрылась и поглощала его кусок за куском. Звезды меркли, исчезали, а затем – появлялись вновь, но уже другие. Чужие.
