Пролог. Отголоски Сердцеверия
Этерия была когда-то целостной и певучей. Слушающий землю мог уловить гул Вен – невидимых жил, несущих эссенцию, как кровь в теле гиганта. Мир дышал равномерно: леса откликались на дождь, камни впитывали солнце, реки помнили путь к морю. Но никто не заметил, когда дыхание стало хриплым, когда в песне появились паузы, и гул Вен превратился в тоскливый стон.
Говорят, первые изменения ощутили те, кто не искал власти. Старые травники, следившие за изменениями мха на скалах. Рыбаки, чьи лодки застревали в обмелевших реках. Дети, играя на лугах, находили белые пятна на траве, где жизнь не держалась. Это была соль – не морская, а горькая, сухая, как будто сама земля выжигала себя изнутри.
Но люди не услышали предостережения. Они строили города над Венами, пробивали рудники в их сердцах, собирали светящиеся кристаллы, превращая их в артефакты и оружие. Империя Аэлирия, гордая и беспокойная, видела в эссенции не чудо, а инструмент. Их кузницы гремели, рунные круги сияли, а купцы называли магию «новым золотом». И каждый новый круг, каждая искра прогресса вырезала по кусочку из того, что не имело запаса – самой жизни Этерии.
Но даже в эти дни, когда города горели светом, а караваны везли артефакты в дальние кланы, были те, кто помнил старые клятвы. Друиды Сердцеверия, хранители древней песни, шептали, что земля скоро возьмёт своё. «Цена всегда выше, чем вы думаете», – говорили они. Их предупреждения звучали как притчи, пока однажды не разверзлась первая трещина.
Трещина появилась на равнине, где веками росли травы выше человеческого роста. Сначала это был шепот – дрожь в почве, которую слышали только звери. Потом ветер принес запах чего-то древнего: сухой, металлический, будто ржавчина на языке. И однажды ночью небо разорвалось светом. Багряный разлом пронесся по облакам, и из земли, как из раненой плоти, вырвалась эссенция – бледная, солёная, смертельная.
Люди не знали, что делать. Крестьяне бросали поля, кочевники уходили дальше в степи, а имперские инженеры, наоборот, строили лагеря вокруг новых Вен, ставя рунные купола и насосы. Каждая трещина была для них богатством. Каждый поток эссенции – шансом подняться. И лишь немногие видели, что каждый такой поток делал землю вокруг мертвой, будто соль и пепел заменяли плодородие.
Кланы Бледных степей называли это «Белой язвой». Они видели, как оазисы высыхают, как их кони падают замертво, вдохнув воздух, пропитанный магией. Они начали ненавидеть саму суть чар, объявив магию проклятием. Аэлирийцы называли их дикарями и смеялись, пока первые караваны не перестали возвращаться.
Друиды Сердцеверия пытались предупредить – но слова их тонули в шуме кузниц и рынков. «Вены истекают, – говорили они, – и когда они иссякнут, сама земля станет пеплом». Но кто верил фанатикам, если кристаллы сверкали ярче, чем когда-либо?
Так начался невидимый спор: о том, что важнее – будущее или настоящее. Люди выбрали настоящее
Где-то далеко на севере, в глубине Изумрудных земель, стояла старая обсерватория, покосившаяся от времени и ветров. Там одинокий человек, чьё имя мир ещё не знал, записывал в книги каждую вспышку, каждый толчок земли. Он понимал: мир меняется не медленно, а скачками, как треснувший сосуд, и трещины множатся.
Он видел, как рунные механизмы, построенные Империей, светятся всё ярче, жадно тянут эссенцию из земли, как кровь из вен. Он слышал слухи о беженцах, что шли на запад, о степных кланах, что бросали вызов городам. Он знал о друидах, которые молчали, но готовили что-то – не молитвы, а действия.
И среди этих великих движений, почти незаметной тенью был мальчик из деревни Ольховый Клин. Он ещё не знал, что станет свидетелем гибели своего дома, что пепел и соль станут его спутниками. Он пока лишь учился слушать землю, варить простые отвары и задавать слишком много вопросов. Но в мире, который истекал через каждую рану, даже простые вопросы становились началом больших историй.
