Далеко за горизонт, во все стороны света раскинулись ослепительная зимняя белизна таёжного безмолвия. К центру этого нетронутого покоя гигантской гадюкой тянулась исковерканная борозда, в изголовье которой суетились мы – два измотанных маршрутника.
Застряли мы в сугробах основательно. По вечерам едва хватало сил, чтобы расчистить полутораметровый снег под палатку и заготовить дрова на ночь. За пять последних дней – тридцать километров! Если принять во внимание тот факт, что на дорогу мы использовали весь световой день (а это около десяти часов), то после несложных расчётов получалось шестьсот метров в час. Можно подумать, что мы ползли по-пластунски. Если бы… Мы мчались на снегоходах. Правда, удавалось это лишь вначале, когда под резиновыми гусеницами мелькал утрамбованный ветрами наст и за день на нём оставались десятки километров ровно прочерченной колеи. А как только мы спустились с редколесного плато в густозалесённый распадок, наст исчез. Трехсоткилограммовые «Бураны» начали зарываться в рыхлое покрывало. Ровный гул моторов сменился надсадным рёвом, вместо дыхания воли мы обрели удушье каторги, а радость вытеснилась отчаянием. Маршрут, к которому мы долго и тщательно готовились, оказался под угрозой. Мы ещё не сдавались, упорно месили снег и вызволяли своих «коней» из плена, но всё чаще в наших эмоциональных возгласах проскальзывали намеки на тщетность усилий.
Здесь-то, в первозданной глуши, на исходе терпения и состоялось моё знакомство с Тимохой – непримечательным внешне человеком. За полторы недели я привык, что кроме нас двоих вокруг никого нет и быть не может. Поэтому незнакомая человеческая фигура, показавшаяся вдруг из-за деревьев, была настолько неожиданной, что я даже слегка оторопел – будто увидел не русского таёжника в зимней амуниции, а гвинейского папуаса в набедренной повязке.
Невысокий, широкоплечий мужик со спокойным зорким взглядом и поседевшей бородой, неторопливо переставляя широкие лыжи, подошёл к застрявшему снегоходу; невнятно что-то пробурчал собакам, подбежавшим обнюхать диковину, и уж потом, не изменяя интонации, заговорил со мной:
– Эк, занесла тебя нелёгкая!.. Один буксуешь?
– Вдвоём. Второй позади малость.
– И далёко собрались?
– Вёрст на пятьсот. Если вырвемся…
Потом мы вместе гоняли чаи в палатке, делились новостями, вспоминали забавные случаи – всё как обычно. Тут уж ничего не поделаешь. Куда бы нас не тянуло, где бы не носило – результат всегда один и тот же: накопленное в душе требует выхода. Хотя в тайге, когда долго не видишь новых лиц, знакомство всегда интереснее, чем в других местах. По сути, это и не знакомство вовсе, а хорошая психологическая разгрузка и, кроме того, всегда полезно что-то узнать, чтобы облегчить дальнейший путь.
Да, всё, как обычно, но не совсем.
Один Тимохин поступок показался нам необычным. Когда мы уже укладывались спать, вдалеке раздался едва слышный лай.
– На соболя лают, – заговорил Тимоха о собаках.
– До утра всё равно держать не будут, бросят, – на правах бывалого человека отозвался из спальника мой коллега.
– Не бросят…
– Погавкают с часик-другой и прибегут, – опять буркнул приглушённый спальником голос.
– Не-е…
Когда я почти уже спал, Тимоха вдруг начал одеваться.
– Ты чего?
– Схожу, гляну… Может, из-под фонаря стрельну…
Некоторое время я прислушивался: не бабахнет ли? Но, не дождавшись, уснул.
Проснулись мы затемно. Трещал мороз; от печки веяло вселенским холодом; Тимохина лежанка пустовала. Пока мы разгоняли кровь в жилах, кипятили чай – рассвело, и в палатку втиснулся ночной скиталец с подстреленным соболем в руках.
