Некромант возвращает часть утраченного разума и души, не успевшей отойти далеко от хладного тела. Она охвачена агонией угасания. Она застывает в одном мгновении, не в состоянии ни двинуться назад, ни уйти туда, куда ей положено, упокоиться в слоях посмертия.
Некроманту близок холод и тлен, его власть над мертвыми безгранична. Он делится с ними своей энергией, а потому живет и притягивается к ней и вынужден служить тому, кто способен поделиться с ним источником, питающим его силы. Он черпает их из смерти через демона посмертия. Через шакала.
Некромантией грешил Дом времени, и там эти люди почитались. Сам герцог Аллартис был некромантом, и он был тем, кто приручил демона из посмертия. Эригала. Шакала.
Демону понравилось в мире живых больше, чем вне его, и он заключил с герцогом сделку: у него будут неприкасаемые владения и полная власть в тех местах, взамен станет проводником для некромантов.
Герцога давно уж нет, и память о нем превращается в пыль, рассеивается по Нарсаму, но регент соблюдает соглашение, потому все некроманты тянутся в те места, у них свободный вход в бледные леса. Только вот демон-шакал – не отрешенный от мира некромант, его разум извращен, а алчность безгранична. Его стремления простираются далеко за пределы Джауры. Он хочет расширить границы своих владений до самой бездны Садана, поглотить и ее, а для этого ему нужен змей, связь и путь в изначальную бездну.
Ему нужен герцог, клятвой которому связан Асафи́.
Ну либо что-то равнозначное
1. За краткий миг безумия расплата неизбежна
Мысли бились в агонии.
Беспорядочно проносились обрывки, образы. Боль, ее отголоски – они оказались неимоверно сложными, огромными. Необъятными. Ни разу за всю свою недолгую жизнь не доводилось испытывать подобного, все, что было прежде – вдруг оказалось пустяком по сравнению с новой реальностью.
Как огонь. Синее и злое, это пламя безжалостно, оно опалило изнутри, растеклось по венам, проникло под кожу. Воспламенило и сожгло в адских кострах, а после продолжило терзать и пепел, что остался.
Ни голоса, ни разума.
Не было больше рук, ног, не осталось ничего целого, ад высосал и испепелил, но боль никуда не ушла. Она нарастала, наваливалась, замедляя сердце, тяжело бухающее в отчаянном усилии сохранить жизнь, удержать ее.
И тогда пламя отступило; уступило место белому, усмирившему муки расставания души с телом. Изнеможенный вздох разметал тлеющие угольки, открыл лед. Ослепительные льдины и узор в них.
Прекрасный на самом деле. Волшебные воспоминания, суть которых потихоньку ускользала, покрывалась слоями, обволакивалась паутиной времени.
Голоса стали отдаляться, как и лица; они скрывались, наслаивались, утекали как вода, вернуть которую уже не получится. Сама боль таяла, отсекалась покровами, оставалась где-то там, вне, позади. Далеко. И вместе с ней там же терялось нечто важное, к чему влеклась нить сознания, все еще прочная, грубо сминая собой призрачные слои.
Белый огонь продолжал гореть ровно и мягко, совершено не причиняя прежних мук. Он будто добрый друг окутывал и успокаивал ужас смерти, жуткую тоску по тем, кто остался по другую сторону. По глазам, в самый неожиданный момент мерцающим той же россыпью трещин, что покрывала путь, уводящий вперед.
Душа замерла, связь с телом натянулась. Нить между ними дрогнула, едва заметно шелохнув все те невесомые покровы, затянувшие тайны посмертия.
Душа обернулась, она сделала шаг назад. Вопреки влечению туда, где покойно и куда не достанут более печали, вразрез с течением, против вечного порядка, но ее не отпускали.
Нить раскалялась, связь с телом восстанавливалась.
Еще ближе ее подтащили. Грубо, подло прервали ход, сломали равновесие, попирая изначальные устои.
