Егор
Видите, этого парня, который ворочается в постели, крича и всхлипывая, как будто пытается прорваться сквозь собственный кошмар? Этого, покрытого испариной – таким густым холодным потом, что майка липнет к коже, будто даже она хочет забрать у него последнее тепло. Это Егор Седых. Это я.
Знаю, неприятное зрелище, и, будь моя воля, я бы убрал эту картину из своей жизни. Но это моя реальность. Каждую ночь – как по расписанию – я вижу эти сны и снова и снова задыхаюсь, но не в уютных глубинах Морфея, как хотелось бы, а в бескрайних и тёмных водах кошмара. Как только проваливаюсь в сон, меня словно тянет вниз, в эту ледяную толщу, от которой не спастись, не вырваться. Каждую ночь я иду ко дну, чувствуя, как грудь пронзают раскалённые иглы. Грудная клетка рвётся на куски, лёгкие горят, будто я вдыхаю не воду, а расплавленный металл.
Просыпаюсь весь мокрый, холодный, словно только что выбрался из этого омута. Сердце колотится, несётся галопом, как бешеный чистокровный жеребец. Картинка перед глазами плывёт, звуки глушатся. Ничего не вижу, ничего не слышу, словно кто-то наложил на меня плотные шоры, закрыв обзор. Хреново. Так, что иногда не понимаю: всё это ещё кошмар или уже реальность?
Устал.
Я живу в маленькой комнатушке в восемнадцать квадратов в самом центре Петербурга. Старый Петербург, осенью особенно сырой и угрюмый, будто пропитанный тяжелым, тягучим воздухом. За моим окном комнаты серое небо, по которому медленно ползут тяжелые дождевые облака, словно обволакивая город в бесконечном сумраке. Мелкий дождь, словно занавес, скрывает очертания зданий, придавая всему иллюзию беспредельности и безжизненности.
Капли стекают по стеклу, оставляя хаотичные следы, и, кажется, что даже они повторяют движение размытых теней людей за окном, спешащих под мрачным небом. Улицы Петербурга сейчас напоминают поток серых теней, которые, закрывшись зонтиками, стараются укрыться от холода и сырости. Тусклый свет уличных фонарей, отблески сигарет и блики фар редких машин пронзают тьму, как огоньки на дне океана, туда, куда и сам свет не может достать.
В комнате стоит сырой, тяжелый воздух. Скрипучий пол и старые, потертые стены с пятнами – всё напоминает о том, как ветшает и моя жизнь. Едва я опускаю взгляд на затёртые обои, меня снова накрывает чувство тягучей тоски. Мне кажется, что даже комната здесь «тяжёлая» – потолок будто нависает надо мной, как море, в котором я тону каждую ночь.
Как меня это всё задолбало.
Хочу домой. А есть ли у меня ещё дом?
Встаю с кровати, спускаюсь со второго яруса и тащусь в свою маленькую кухню. Выпиваю стакан воды двумя глотками и гортанно выдыхаю.
Каждый угол этой маленькой комнаты словно кричит о том, что я не на своём месте. Вижу её: пыльные стены с пятнами и трещинами, которые будто высмеивают меня, эту миниатюрную кухню, где вся жизнь сводится к стакану воды, да и он еле-еле проходит через горло. Всё пропитано сыростью, холодом и чем-то чужим.
Петербург… Как же я его ненавижу. И ведь был когда-то домом, а теперь – один бесконечный музей, залитый дождём и людскими тенями. Прогулка по улице больше похожа на сеанс выживания. Дома – как куклы, перекрашены, подновлены, но всё равно с виду мёртвые, такие же пустые, как и те, кто поднимает головы к их фасадам. Толпы – из всех этих фриков, что держат камеры на вытянутых руках, суетятся, перебегают дорогу, чавкают кофе на углах, словно поглощая этот город так, что и дышать от них невозможно. Мне кажется, что я сам стал одним из таких фриков, чужим в собственной жизни.
