Пролог. Тень во тьме
Он не домовой.
Он – падший страж.
Дворовой. Не тот дух, что прячется за печкой, сушит детям варежки и ворчит на неубранные крошки. Нет. Он – нечто древнее, дикое, пропитанное грехом и памятью земли. Он не хранитель. Он – пограничник между мирами, и его дом – не тепло избы, а холодные камни усадьбы, трещины в которых ведут туда, где тени шепчут чужими голосами.
Его имя – Давр.
Оно звучит как скрип висельной верёвки на ветру. Как стон под тяжестью тела, пригвождённого к земле старым проклятием.
Он высокий, но не статный – скорее, грубо вырубленный из тьмы и глины. Мускулы под серой кожей перекатываются, как камни в горной осыпи. Волосы – пепельные, словно припудренные прахом тех, кто когда-то пытался его уничтожить. А глаза…
О, его глаза.
Утром они – тусклые, как застоялая вода в колодце. Днём – золотистые, словно мёд, вылитый на лезвие ножа. А ночью… Ночью они чернеют, становясь бездонными, как вход в ту самую трещину, что зияет у него на груди – шрам от древнего обряда, сквозь который иногда просачивается тьма.
Но самое страшное – его руки.
Шрамы на них – не просто следы. Это разломы. Будто кто-то взял его плоть и разорвал, чтобы посмотреть, что скрывается внутри. И если приглядеться – в этих трещинах шевелится что-то тёмное.
Он невидим. Но это – ложь.
Он не хочет, чтобы его видели.
Потому что люди пугаются, когда замечают, как из-за их плеча тянется чужая тень с горящими глазами. Как по их коже ползут не те отражения в зеркалах. Как ночью кто-то дышит им в шею, а утром на подушке остаются серые волосы, которых не может быть.
Но всё меняется, когда она приходит.
Глава 1. Страж границ
Давр
Я был Стражем
Тенью между мирами. Молчаливым часовым на границе вещей, которые не должны встречаться. Я не был духом – я был пограничьем, тихим эхом в пространстве, где заканчивается дом и начинается нечто большее.
Мои братья – другие, как я, Дворовые – блуждали по свету, незримые, но неизбежные. Мы были пылью на ветру, шепотом в темноте, скрипом половиц в пустом коридоре. Нас не замечали, но без нас мир рассыпался бы, как старый дом без гвоздей.
Я помогал им – домовым, тем, кто прирос к стенам, к пепелищу очагов, к теплу, которое когда-то наполняло эти комнаты. Они были слабее нас, привязанные к одному месту, как плющ к кирпичу. И иногда… они забывали.
Забывали, зачем сторожат пустые углы. Забывали, почему должны беречь дом, в котором уже никто не смеется.
Тогда я приходил.
Я шептал им в дымоходы, где застревали их голоса:
– Твой дом ещё помнит. Он ждёт.
Я царапал знаки на подоконниках, на косяках дверей – напоминания для тех, кто начал исчезать:
– Защищай. Скрипи половицами, если придут чужие. Пугай мышей, но не трогай детей – их смех кормит тебя.
Некоторые из них плакали. Старые домовые, оставшиеся в избах, где давно не топили печь. Они цеплялись за меня, спрашивая:
– Почему они ушли? Почему не вернулись?
Я не знал, что ответить. Но уводил, помогал обрести новый дом, новое тепло и счастье.
Иногда домовой терялся.
Он просыпался и не понимал, где его дом. Ведь люди уходили, а он – оставался. И тогда он бродил, вселялся в чужие стены, пугая новых жильцов, сам не зная, зачем.
Я находил таких.
Брал за руку – и вёл через поля, через переулки, через холодные реки.
– Ты слышишь? – спрашивал я.
И если он прислушивался, то улавливал:
Где-то далеко скрипела дверь. Его дверь.
Где-то стучал старый ставень. Его ставень.
И тогда он бежал – домой.
Мы, Дворовые, не принадлежали домам.
Мы принадлежали промежуткам.
Той узкой полосе между крыльцом и дорогой, где тень становится гуще.
Темноте под забором, где прячутся вещи, которые не должны попасть внутрь.
Мы следили, чтобы тени из оврагов не заползали в погреба. Чтобы домовые не сбегали в поля от тоски. Чтобы мир
