Ночь над Шанхаем была не просто тёмной, она была бархатной и глубокой, пронзённой тысячами игл холодного света. Небоскрёбы Пусина и Луцзяцзуя, словно хрустальные монолиты, упирались в низкие облака, окрашивая их в фантасмагорические оттенки синего и фиолетового. Их отражения дробились в тёмных водах Хуанпу, как рассыпанное ожерелье.
Но стоило свернуть с широких проспектов, как город сжимался, становился камерным, тёплым и обжитым. Узкие улочки «longtang», оплетённые гирляндами из алых фонарей, были похожи на кровеносные сосуды, по которым пульсировал настоящий, живой дух Чуньцзе. Воздух был густым и вкусным – сладковатый дымок от жаровен с жареными баоцзы, пряный аромат лапши, запах жареных каштанов и имбирных пряников.
Повсюду, на дверях магазинчиков и на ставнях окон, алели бумажные плакаты с иероглифом «福» – пожелание счастья, перевёрнутое вверх тормашками, ведь «счастье должно прийти». Толпы людей, закутанные в тёплые куртки, перемещались неторопливым, но настойчивым потоком. Они несли домой пакеты с мандаринами – символом удачи, связки взрывных хлопушек и коробки с новогодними пирожными няньгао.
И сквозь этот густой гул голосов, смеха и приглушённой музыки из динамиков прорвался первый, пробный залп. Где-то высоко в небе, над сияющими башнями, вспыхнул и рассыпался на тысячи искр одинокий красный цветок. Он был похож на вопросительный знак. За ним – ещё один, зелёный и золотой.
Город замер на мгновение, подняв головы, и выдохнул – единый, восхищённый вздох. Праздничная суета набирала силу, с каждым часом, с каждой минутой приближая тот миг, когда старый год уступит место новому, а небо над Шанхаем превратится в сплошной, огненный водопад.
А в это время, высоко над одной из таких улочек, в скромной квартире, заваленной книгами и артефактами, царила своя вселенная. Здесь, на столе, заваленном папками с делами и обломками керамики династии Хань, инспектор Цзо собирал сложную головоломку «Танграм». Его пальцы, привыкшие к кропотливому анализу улик, безошибочно перемещали гладкие деревянные фигурки, складывая их в форму дракона. Рядом стоял потрёпанный армейский термос, из которого тянул терпкий пар свежезаваренного пуэра.
Последний, семиугольный кусок, должен был встать на место, завершив изображение лапы мифического зверя. Но он не вставал. Цзо слегка надавил, попробовал развернуть, но между деталью и краем соседней оставался едва заметный, но упрямый зазор. С лёгким, почти неслышным вздохом раздражения он отложил злополучный кусок в сторону. Незавершенный дракон смотрел на него пустотой в месте лапы.
«– Семейство Ли, столп нашей городской экономики, как всегда, готовится встретить Чуньцзе с размахом! Их знаменитый приём в родовом особняке в этом году посетят не только видные бизнесмены, но и благотворители со всего Китая. Господин Ли Вэйминь, глава семьи, пообещал, что праздник станет символом нового старта и процветания для всех горожан…» Фоновым шумом, заглушавшим уличный гам, голосил телевизор. На экране с поддельной теплотой улыбался ведущий.
Цзо, не меняя выражения лица, щёлкнул пультом. Экран погас, и комната погрузилась в тишину, нарушаемую лишь приглушёнными взрывами первых салютов и отдалённым гулом города, который продолжал жить в ожидании праздника, не подозревая, что его символ – дракон – остался калекой в тихой квартире инспектора. Изображение сменилось на панораму особняка, похожего на дворец, уже украшенного гирляндами и огромными красными фонарями. Отложив упрямый кусочек танграма, Цзо откинулся на спинку дивана. Она была старой, кожа кое-где протерлась до сероватой подложки, но принимала форму его тела с облегчающей покорностью. Голова его, тяжелая от мыслей, которые кружились куда менее упорядоченно, чем детали головоломки, медленно склонилась вперед.
